В двух битвах

Тоня перенесла огонь правее, и в это время недалеко от нее разорвались две гранаты. Девушку сильно тряхнуло. Автомат выпал из рук, а сама она оказалась на дне укрытия. В голове помутнело. Шум танковых моторов, разрывы снарядов, стрельба пулеметов и автоматов стали удаляться... Больше она ничего не помнила.

Подбежал Перекрестов, поудобнее уложил ее на дне траншеи и выпустил по фашистам оставшиеся патроны. Он подхватил окровавленную Тоню, как маленького ребенка, прижал к груди и понес по траншее.

— Крепись, доченька, вынесу, обязательно вынесу, — тихонько говорил он, заглядывая в бледное лицо девушки.

Я спешил к разведчикам с отделением матросов — охраной штаба бригады. Это все, что мог дать комбриг им в помощь.

В начале траншеи мы увидели четырех легкораненых разведчиков. Закрепившись на изгибе траншеи, они отстреливались. Их присоединили к моему отделению. Потом подошли шесть офицеров штаба. Все вооружены автоматами. Ананьева я назначил командиром прикрытия.

Фашисты попытались прорваться, но получили отпор. Когда стабилизировалась обстановка, мне сообщили: раненую Ильиченкову пытались доставить в санчасть, и ничего не получилось: плотный огонь не давал возможности это сделать. Я подошел к раненой. Фельдшер заканчивал перевязку.

— Каково ее состояние?

— Тяжелое, товарищ комиссар. Девять слепых осколочных ранений. Контузило. Скорее нужно переправить в медсанбат.

За дело взялся Перекрестов. Он и санитар благополучно перенесли Ильиченкову через опасное место и направились в медсанбат.

А бой продолжался...

Когда я вернулся на КП, там прощались с тяжелораненым старшим политруком Гаврилиным. С наступлением темноты два моряка принесли контуженого командира первого батальона Курносова. Он просил нас оставить его в санроте: он подлечится и скоро будет в строю. Курносов был бледен, закопчен, на правое ухо совсем не слышал. На лице запеклись ссадины, на шее и правой скуле резко выделялись кровоподтеки — безмолвные свидетели рукопашных схваток.

К исходу 4 мая врагу удалось прорвать и нашу запасную позицию.

Бойцы батальона Курносова, разведчики и автоматчики бились до последнего. Ни единого живого гвардейца фашистам не удалось взять в плен. Моряки умирали, но не сдавались. Такой уж закон у нашей гвардии...

Чтобы не допустить расширения бреши и выхода фашистов на тыловые коммуникации бригады, комбриг растянул и завернул левый фланг второго батальона.

Спешно из артиллеристов, минометчиков, связистов были сформированы три неполных взвода и направлены на боевые участки. Один из них возглавил инструктор политотдела по информации политрук Виктор Куликов. Взводу было приказано пробиться к большаку и отрезать прорвавшихся гитлеровцев на этом участке.

В разгар подготовки к ночной контратаке на командный пункт привезли полковника Неминувшего. Его тяжело ранило на участке второго батальона. Он уже почти терял сознание, но узнал меня и улыбнулся мутными, воспаленными глазами.

— Вот... совсем некстати. Столько дел, а тут... — Полковник что-то еще хотел сказать, но не мог. Одни губы шевелились.

Вечером пришли к нам слушатели курсов младших лейтенантов. Двести сорок человек. Люди молодые, рослые, крепкие; у многих по две-три награды. Два дня назад они произведены в младшие лейтенанты и ожидали назначения. Резкое осложнение обстановки на фронте задержало их направление в части и привело сюда. Посоветовавшись с Сухиашвили, мы приняли единодушное решение: ночную контратаку офицеров возглавят комбриг и комиссар. Прибывших офицеров разбили на три роты. В командование первой вступил Сухиашвили, второй — я, третьей — начальник курсов. Назначили командиров взводов. Тут же развернулась подготовка к ночной контратаке: комбриг, начальник курсов и я ушли на рекогносцировку, роты закапывались в землю.

Вечером ко мне в землянку зашел Батенин.

— Скажи, пожалуйста, почему же меня обходите? Почему я не буду участвовать в контратаке?

— Всем нельзя уходить. Кому-то нужно и остаться на командном пункте. Так ведь?

Это его не убедило. Он продолжал настаивать на своем.

— Хорошо, — согласился я. — Будет по-твоему. Пойдешь в третью роту и возглавишь ее!.. А я об этом сейчас поговорю с комбригом.

Некоторое время он молча смотрел мне в лицо. И снова заговорил:

— Позволю попросить тебя еще об одном: разреши мне остаться в твоей роте. Все время воевали вместе. Много раз смотрели смерти в глаза. Давай и сегодня будем вместе... Если суждено нам сегодня умереть, так вместе...

«Согласись, поддержи друга. Раздели с ним неудачу, плечо к плечу пойди с ним на врага...» — так говорили мои чувства, а рассудок разделить этого не мог. Он подсказывал: просьба друга не продумана. Уж если идти ему в контратаку, так не рядовым бойцом, а пусть возглавит роту и своим личным примером воодушевит людей. Я не знал начальника курсов, но зато хорошо знал Батенина. И уж если третью роту возглавит он, то за успех дела можно будет поручиться.

На мои доводы он как-то нехотя ответил:

— Есть, слушаюсь! Твоя воля.

И Иван Степанович своей размашистой походкой направился в третью роту.