В двух битвах

— Но сам-то, сам-то ты не спешишь ли с такими выводами, уважаемый Иван Степанович? Не сказывается ли в твоих суждениях и тем более в таком категорическом заявлении субъективный фактор: взаимная неприязнь, которая, как мне кажется, у вас сложилась с первого знакомства?

— Нет, неприязнь здесь ни при чем! — решительно покачал головой Иван Степанович. — Она не может доминировать над фактами. Ты же меня хорошо знаешь... А впрочем, — он сделал небольшую паузу, посмотрел по сторонам, подумал и, понизив голос, продолжил: — скрывать не стану. Неприязнь у меня действительно к нему появилась. Как я мог спокойно слушать этого... человека? Не успел как следует запомнить номера полков, а уже начал поносить установившиеся и оправдавшие себя в бою порядки! Я не мог молчать и сказал ему: «Да будет дозволено мне вам заметить, что ваши выводы страдают поспешностью. Я вам настоятельно советую попридержать их при себе, изучить соединение, познать людей, а затем уже и приниматься за нововведения». Он меня резко спросил: «Что вы, поучать меня пришли? Таких учителей мне не надо!» — «Учить я вас не собираюсь, — ответил ему, — но и рубить сплеча вам никто не позволит». — «Мне тогда нечего с вами говорить», — заявил мне Вандушев

— Видно, ты и еще кое-что ему наговорил?

— Возможно, сказал что-либо и еще, но сейчас не помню. Никак тона его не могу вытерпеть...

— Могу сказать тебе, Иван Степанович, единственное: тоже спешишь с выводами. Надо поработать, посмотреть на человека в бою. Он, чувствуется, твердый, опытный, требовательный. А в бою только такой и нужен. У него, по-видимому, и еще немало положительного. Так что сбавь свой пыл. Сбавь, дорогой.

Утром следующего дня ветераны дивизии провожали старого комдива, бессменного командира 75-й, а позже 3-й гвардейской отдельной стрелковой морской бригады Константина Давыдовича Сухиашвили. У машины собрались командиры и политработники штаба и политотдела, заслуженные ветераны бригады. Крепко пожимая руки товарищам, Сухиашвили, невесело улыбаясь, говорил:

— Желаю вам от всего сердца высоко нести знамя морской гвардии в грядущих боях!

Он подошел к комиссару, молча посмотрел ему в глаза, положил большие руки на его плечи и негромким, каким-то надтреснутым голосом заговорил:

— Ну, боевой друг мой Андрей Сергеевич! По-нима-а-ешь, не скрою, ни от товарищей, ни от тебя, не легко покидать соединение, ставшее родным домом, и вас всех, сделавшихся моими родными братьями. Но ничего не поделаешь. Такова воля приказа. Одно успокаивает: в дивизии остаются закаленные люди, а я снова на крейсер.

Они крепко обнялись. В глазах Сухиашвили блеснула слеза

Вслед за Сухиашвили из дивизии уезжал и начподив Батенин. Его переводили в Политотдел армии, а на нелегкий пост начальника политотдела был назначен комиссар Николаев. И опять прощание, и опять горячие братские слова.

— Ну прощай, Иван. Не поминай лихом. Сколько мы с тобой испили горького фронтового горя! А сколько спорили, ругались!..

— Да было, всякое было, но дружили-то как! Ты что ж, с радостью уезжаешь в Поарм или нет?

— С радостью, брат, с большущей. И только по одной причине. Не хочу я видеть этого грубияна, сухаря Вандушева. Жаль тебя. Сколько еще у тебя с ним мороки будет! Не веришь? Напрасно. Хлебнешь горюшка, помяни мое слово.

Николаев вздохнул:

— Нельзя быть таким. Нельзя, Иван! Ты его возненавидел как недруга, а он же наш, советский человек. Он, так же, как и ты любит Родину, сражается за нее. А слабости — что ж... они есть у каждого человека. Надо помогать их исправлять. К людям всегда нужно быть терпимее. А что касается меня, то я не склонен делать поспешных заключений. К тому же мне с ним, как говорят, не детей крестить, а работать. Ну а уж если этот человек окажется именно таким, каким ты его представил, не пожелает меня понимать и вздумает шипами устилать наш совместный путь, то о них и сам может покалечить себя. Так ведь?!

— Знаю, знаю, друже! — заразительно рассмеялся Иван Степанович, снова доверительно заглядывая в глаза Андрея. — Но это же дополнительная нагрузка к боям. А зачем она нужна?

— Жизнь, Иван, сам знаешь, штука сложная. Не все складывается так, как хотелось бы. К тому же жизнь интересна в борьбе!

— Понимаю, понимаю, дорогой Андрей! А как все-таки, черт возьми, тяжело мне с тобой расставаться. Очень тяжело! Бои, словно цементом, скрепили нас воедино.

С минуту постояли молча, потом трижды, по старинному русскому обычаю, крепко обнялись.

Фронтовой «козлик», куда сел Батенин, тронулся с места, но тут же остановился. Батенин высунулся из кабины:

— Да, чуть не забыл сказать тебе. Звонили из Политотдела армии. Едет новый комиссар дивизии.

— Кто?

— Считай, повезло. Едет политработник-панфиловец Александр Лукич Галушко.

9. Новый комдив

Июль был тревожным.

На фронте дела резко ухудшились. Врагу удалось прорвать оборону советских войск и в быстром темпе устремиться на восток...