В двух битвах

Около двухсот километров, с непрерывными боями, бригада прошла по тылам врага и вместе с другими частями 3-й ударной армии окружила холмскую группировку противника. А в марте, когда враг сделал попытку соединиться с окруженным гарнизоном, моряки в неравном, ни на один час не затихающем бою семь дней и ночей стояли насмерть. Словно морские волны о гранит, разбивались многократные атаки превосходящих сил противника. Атаки были тяжелыми. Им предшествовали ожесточенные восьми-десятичасовые бомбардировки с воздуха и артиллерийские обстрелы. Бригада несла большие потери. От пулеметного взвода главстаршины Хмары остался в строю один человек — Хмара и того в последнюю минуту контузило и засыпало землей. Пулемет его умолк. Гитлеровский офицер заметил это, поднял роту к устремился вперед. Он был уверен, что теперь-то оборона моряков будет наверняка прорвана. Фашисты, взбадривая себя, победно загорланили. Но поднятый шум и гам для них оказался роковым.

Хмара, лежа под грудой земли в полуобморочном состояли, услышал этот крик. «Они же рвутся ко мне... Но рано торжествуете, мерзавцы!» Он разгреб руками землю, вскочил на ноги, выглянул из щели. Фашисты были совсем рядом. Хмара хорошо видел их разгоряченные лица. Главстаршина схватил пулемет и открыл огонь. Тридцать два фашистских молодчика остались лежать на снегу,

Николаев окончил рассказ, встал, обвел взглядом сосредоточенные лица новичков:

— Помните, товарищи, и никогда не забывайте железный неписаный закон гвардии: никогда и ни при каких условиях не отступать без приказа! Даже если остался в живых хотя бы один гвардеец, он дерется до последнего вздоха. И еще правило, закон гвардии: свято выполнять приказ командира! Если приказано атаковать — атакуй, лезь вперед чертом, а не мокрой вороной! Обратил врагов в бегство — гони их дальше, не давай опомниться. Могу сказать вам, что 200‑километровый рейд бригады на Холм не имеет ни одной атаки, которая не увенчалась бы нашей победой! И еще одно. Наша гвардия не терпит в среде своей людей с мелкой, трясущейся душонкой. Поэтому страх, а тем паче трусость выбросить, как ненужный хлам! Мы уверены, что вы так и поступите. Желаю вам побороть сто смертей и вернуться домой к своим семьям.

Началась погрузка. Проходила она четко. Эшелоны отходили строго по графику. С пятым выехал и штаб дивизии. Только четыре человека из управления были осведомлены, что соединение двигается на юг. Однако люди и без того догадывались, куда они едут. В соседнем с управлением дивизии офицерском вагоне Андрей случайно оказался свидетелем разговора.

— Егоров, мы, что же, едем ко Ржеву через Москву? — не без ехидства спросил своего коллегу капитан Фирсов и, не дождавшись ответа, продолжил: — Ведь ты вчера уверял, что наверняка едем под Ржев, где сейчас жарко и без нас никак не обойдутся. На американку спорить предлагал. Очень сожалею, что не поспорил с тобой.

— Ошибся, ошибся, признаюсь, — закуривая папиросу, проговорил капитан Егоров. — А я, откровенно говоря, нисколько не сожалею о своей ошибке. Больше того — рад ей. По крайней мере, от болот калининских избавляемся да и при деле быстрее окажемся, а то толкали нас целый месяц во все дырки, а подраться так и не довелось. Другое дело будет на юге.

— Вот как. Ты уж новый маршрут нам успел определить. Быстро перестроился.

— Ночью перестроился, когда проехали Бологое. Поразмыслил и пришел к выводу: не миновать нам донских степей.

Егоров не спеша стряхнул пепел с папиросы, с нескрываемым наслаждением глубоко затянулся, медленно выпустил через нос табачный дым.

— Спорить и доказывать свою правоту с вами больше не буду, да и пророком быть не хочу. Скажу только одно: за Доном воевать нам придется. Рассудит нас время. Наберемся терпения и подождем. А уж вот тогда вспомните мои слова...

В вагоне командования ехали Хлебов, Галушко, Николаев, начальник штаба Михаил Михайлович Кульков и адъютант командира дивизии Яков Яшин. Тянулись седьмые сутки пути. Остались позади Ряжск, Мичуринск, Грязи... Эшелон грохотал где-то на подступах к Котовскому. Брезжил рассвет. В полуоткрытую дверь товарного вагона пробивались косые лучи солнца.

Андрей Николаев поднялся с жестких нар, подошел к двери вагона. В лицо ему ударил свежий, напоенный запахами степных трав ветер. Чистой голубизной плеснулось огромное небо. Далеко к горизонту убегали холмистые поля о разливами густой урожайной пшеницы. Растрепанными девичьими косами тянулись в небо дымки топящихся хат.

И вспомнилась Андрею родная семья — жена, сын Леонид и совсем еще маленькая Татьянка, родившаяся прошлой зимой, которую он еще и не видел. Как они там на Тамбовщине, в городишке Рассказове? Спят поди в каком-нибудь тесном закутке, а может, уже проснулись, детвора просит поесть, а поесть-то и нечего. В письме жена сообщала, что собирается пойти зоотехником в совхоз. Может, устроилась и теперь не сидят без хлеба?