В двух битвах

Она вместе с фельдшером и санитарами уложила Морозова на носилки. Лицо его мучительно исказилось от боли. Но он не издал ни малейшего стона, только скрипнул зубами.

Тоня на ходу объясняла санитарам, как они вместе с ней будут преодолевать полосу в том месте, где кончается ход сообщения и начинается простреливаемая противником местность. Там можно было двигаться только ползком и носилки тащить волоком.

Морозов безразлично прислушивался к тому, что говорила Тоня. Разведчица и санитары не успели донести его до места, где кончался ход сообщения.

— Остановитесь! — спокойно и твердо приказал Морозов. — Кладите меня!

Тоня смотрела на него расширившимися глазами: что это значит?

Носилки поставили на землю. Тоня нагнулась к Морозову. Широкоскулое, обычно румяное лицо его было теперь пепельно-бледным. Он тяжело дышал. Глаза потускнели.

— Вот и все. Я же говорил... Умираю. Помните слово... — Дальше говорить у него не хватило сил. Глаза Морозова закрылись.

Тоня уже не могла владеть собой. Смерть Морозова оглушила ее. Она повалилась на колени, головой уткнулась в его грудь и затряслась в беззвучном рыдании. Потом решительно поднялась, вытерла глаза и сказала санитарам:

— Я должна возвращаться. Донесите его до хода сообщения. Вечером перенесете на КП.

Еще три атаки отразили гвардейцы. Во время последней рукопашной схватки погиб адъютант старший батальона. Такая же участь постигла и парторга.

К вечеру гитлеровцы сумели обойти гвардейцев с флангов.

Стало ясно, что поредевшие роты третьего батальона следовало отвести на более выгодную позицию, поскольку им продолжать бой в полуокружении не имело смысла. Ночью они отошли во взятую ими ранее траншею врага, где и закрепились.

Атаки других частей армии генерала Пуркаева также успеха не имели. Холмскому гарнизону врага и на этот раз удалось устоять.

Это неудачное наступление заметно ослабило наши силы и заставило с удвоенной энергией укреплять свои позиции. Мы понимали: гитлеровское командование не замедлит использовать успех своего гарнизона. Наступление фашистов ожидалось со дня на день.

В сложнейшей обстановке очень важно было сохранить выдержку и спокойствие в своих рядах. В батальонах состоялись партийные и в ротах комсомольские собрания. С докладами выступали командиры. На собраниях подробно рассказали о героях третьего батальона. Стремились вселить в людей уверенность, что мы сможем и на этот раз сорвать планы врага.

30 апреля гитлеровцы молчали. Но потом заметно возросла активность их разведки. Бывали ночи, когда небольшим группам противника удавалось просачиваться даже на наши тыловые коммуникации.

Начальнику штаба пришлось предпринять дополнительные меры к усилению охраны и переднего края, и штабов, и тыловых пунктов. Михаил Михайлович в это время заболел, и его отправили в медико-санитарный батальон.

Всю ночь на Первое мая мы с Иваном Степановичем Батениным провели на переднем крае. Вначале пришли в третий батальон. Обязанности командира тут по-прежнему исполнял политрук Лазунков. Вместе с ним мы направились в подразделения. Оборонительные работы здесь не приостанавливались ни на один час. На вновь созданных огневых точках находились ветераны батальона. По плану боя, в случае вражеской артподготовки, планировался отвод главных сил с первой траншеи. На месте по одному от взвода оставались комсомольские активисты. Был создан подвижной резерв во главе со старшиной второй статьи Павлиновым. Он усиленно готовился к тому, чтобы в случае необходимости молниеносно передвигаться в любом направлении.

Еще до полуночи мы попрощались с Лазунковым и направились к Курносову.

В воздухе стоял непрерывный гул от летевших в Холм и возвращавшихся оттуда вражеских транспортных самолетов. Многие буксировали планеры. Летчики, пролетая над участком моряков, открывали из пулеметов огонь трассирующими пулями. Гвардейцы из бодрствующей смены не оставались в долгу и старались также обстреливать их из всех видов стрелкового оружия.

Шагая не спеша, мы с Иваном Степановичем изредка обменивались репликами, но разговор как-то не клеился.

Так и дошли молча до блиндажа Курносова. Встретил нас дежурный офицер; у телефонных аппаратов возился связист. Командир и его помощники были в траншеях.

— Ну что же — возьмем курс прямо на «Шипку», — предложил я Ивану Степановичу.

На «Шипке» оказался полный порядок. На мой вопрос матросам, не накроют ли их неожиданно фашисты, ответил пожилой сибиряк:

— Один раз в жизни нашего брата учат! — Он намекал на допущенную в свое время оплошность. — Еще не раз сломят себе фрицы головы о нашу «Шипку». Близок локоток, да не укусят, товарищ комиссар! «Шипка» наша: близка к врагу, да не возьмет ее!

В правофланговой роте встретили военкома Гаврилина. Вместе со старшим политруком прошли на левый фланг — к Ловати, где, по его словам, были Курносов и адъютант старший.

Командир батальона сидел на приземистом круглячке, возле крохотного костра, и тихонько, но выразительно кого-то отчитывал.

— Надо же думать. Вы ведь не новичок здесь! Небось каждого фрица впереди себя знаете, — доносились до нас слова Курносова.