В глубине осени. Сборник рассказов

Хоть и невеликая речка Клязьма, но достаточно широкая и глубокая, чтобы строить на ней небольшие морские суда, которые по Оке, а потом по Волге можно перегонять на север через Беломорканал в Белое и Балтийское моря, на юг – в Каспий, а по Волго-Донскому каналу – в Азовское и Чёрное моря, из Чёрного – в Средиземное и так далее.

Гороховец на Клязьме – старинный городок во Владимирской земле с древними церквушками и невеликим населением. Развлечений здесь мало – и каждый приезд подобной морской команды вызывал оживление и энтузиазм местных жителей, особенно их женской половины. Для морячков же это было раздолье. После нескольких лет жизни на кораблях, за заборами своих частей, под неусыпным контролем отцов-командиров, оказаться на воле, без КПП и комендатуры – это вы сами можете представить, что такое! Кругом море – не в смысле водной стихии – а молодых девушек и женщин, которые сами ищут общения с матросами и старшинами, но больше с мичманами и офицерами, тянутся душой и телом ко всему военному и морскому.

Была и у Филумова некая замужняя женщина, жена армейского офицера. Познакомились они на вечере, устроенном по традиции в общежитии в честь приезда экипажа. Муж её уехал в летний лагерь на учения. Позвала в гости. Частный домик. Подруги её в комнате. Одна плачет, на кого-то жалуется. Хозяйка увела Филумова в спальню. На ней цветной домашний халатик и смешные вязаные тапочки на ногах. Под халатом голое тело. Произошло как-то всё обыденно и неинтересно: её рассеянные движения (она явно думала о чём-то другом, а с ним была как-то по инерции, между прочим) и то, как они обнялись, как она легла на спину и раздвинула ноги, и этот нелепый коврик на стене у кровати – вызывало в нём чувство… да никакого чувства…

От встречи с ней и торопливой близости у Филумова возникло ощущение, что им, словно щель тряпкой, заткнули душевную пустоту, провинциальную скуку и отъезд мужа. После таких встреч у Филумова появлялись мысли о том, что слишком много в его жизни необязательного и лишнего, того, без чего он мог бы прекрасно обойтись: без службы на флоте, без этой командировки и этой чужой случайной женщины. Всё это было лишним, а главными оказывались совсем незначительные, на первый взгляд, вещи, слова, запахи, события.

Он мучительно переживал своё подневольное положение. Ему так хотелось любви, но всё, что было связано с этим чувством, напоминало о Натэлле. Она была единственной женщиной, которую он по-настоящему знал и чувствовал – остальные были не в счёт.

Впрочем, он легко преодолел неприятное послевкусие свидания с «офицерской вдовой» (так он её про себя назвал).

На улице лето. Филумов молод и здоров. У него лёгкое головокружение и удивление от того, что можно вот так просто спуститься с третьего этажа общаги, выйти на улицу и идти куда угодно, в любую сторону городка, одному, без приказа. Больше года у него не было такой возможности. Солнце с небес щедро одаривало население светом и теплом, играло изумрудной зеленью, цветастыми косынками на плечах гороховецких барышень – и жизнь рисовалось Филумову красочно и художественно: без отцов-командиров, строевых смотров и нарядов вне очереди.

Но не всё радовало. От Натэллы он уже несколько месяцев не получал писем. Они приходили сначала часто: раз, а то и два в неделю – потом всё реже, их слабый ручеёк стал затихать, а за последнее время, капнув пару раз, он иссяк вовсе. На сердце Филумова легла тяжесть молчания и неизвестности. Он чувствовал, что с Натэллой там что-то происходит, страдал от невозможности поехать к ней и узнать, в чём дело. Весточки от неё он ждал, как спасения: это единственное, что поддерживало его в первый, самый тяжёлый год службы. Тревога подавляла любое радостное ощущение и не давала покоя.

Экипаж разместился в одной половине третьего этажа общежития. Комнаты по правую руку коридора отвели командиру, мичманам и офицерам, а по левую – матросам и старшинам. У входа в половину команды поставили тумбочку, у которой должен был стоять вахтенный. Пост носил чисто символический и условный характер. Вахтенный (обычно из молодых матросов) никого не останавливал, не вёл журнала и отчётности, а просто стоял для порядка, как символ чего-то военно-морского. Отсутствию воинской дисциплины он не мешал и на ней никак не отражался. К ночи личный состав разбредался: кто по общежитию, кто отправлялся в город на танцы или ещё куда-нибудь с девчатами. Офицерский и мичманский состав тоже не терялся: оторвавшись от бригадного командования, а также от жён и детей, оттягивался по полной, увлекался вином и женщинами. Так что дневальный охранял пустые комнаты (по-флотски «кубрики») матросов и старшин и интимный покой офицерских «кают», откуда всю ночь слышались эротические женские стоны и мелодичный скрип кроватей. Под утро, когда сексуальная активность черноморцев спадала и командиры, усталые, но довольные, блаженно засыпали на остывающих грудях своих ветреных и временных подруг, – вахтенный также благополучно растворялся в предрассветном тумане.