Как-то днём соседка по этажу, одинокая женщина лет тридцати пяти, увидев Филумова, поманила его рукой и отвела в сторону.
– Тут, – говорит, – одна девушка хочет с тобой познакомиться.
– Что за девушка? – в свою очередь поинтересовался Филумов.
– Девушка хорошая, порядочная, не какая-то шлёндра. Так что без глупостей.
Филумов, подумав, согласился:
– Хорошо, можно и познакомиться, отчего ж не познакомиться.
– Ну, тогда, как она придёт – я тебя кликну.
– Зер гут!
– Чего? – не поняла соседка.
– Ладушки, говорю.
– Значит, договорились.
Чего Филумов ожидал от этой встречи, трудно сказать. Он плыл по течению и чудес не ждал. Вечером соседка позвала Филумова, провела к себе в комнату. У окна стояла светловолосая девушка лет шестнадцати-семнадцати. Она явно стеснялась. Познакомились. Соседка тихо и тактично удалилась.
«Наверное, только что школу окончила. Не глупая, нет, но очень наивная, – сразу определил Филумов и ему стало её жалко. – Зачем морочить девчонке голову? Ей замуж надо, детей рожать, а в мои планы это явно не входит. О чём мы будем с ней говорить? О школе, о танцах, о её родственниках и друзьях? Смешно. Меня эти темы не интересуют. Через неделю волком завою».
Ничего этого он девушке, конечно, не сказал. Посидели, поболтали. Она попросила проводить до дому. Отчего же не проводить. На улице солнце и день погожий, нежный. Она жила на другом берегу Клязьмы. Прошлись по городку. Над Гороховцом, на Николиной горе, которую ещё называли Пужаловой, или Пужальной, парил Свято-Троицкий Никольский монастырь. Пужаловой гору назвали ещё в древности.
Тогда подходили к городу татаре. Они уже подбирались к вершине горы, к стенам, за которыми белел, словно агнец, детинец. Басурманы уже потирали свои волосатые ручки и ухмылялись в усы. Вдруг некое густое облако опустилось с небесной тверди на детинец. Из облака появился богатырь в сияющих доспехах и огненным мечом в могучей деснице.
– Ага-а-а-а-а-а, попались! – громовым гласом пророкотал витязь, и грозовая волна понеслась над Святой Богородицы градом Гороховцем, мигом перемахнула через Клязьму, ударилась о поросшие лесом заречные холмы и горячим эхом вернулась в тыл нападавшим татарам. – Ужо я в-а-а-а-а-с!
Татаре испужались и от страху обгадились. Так, с говённым гузном, и побёгли. Долго потом боялись приходить. С той поры гору и стали величать Пужаловой.
По мосту Филумов с девицей перешли на левый пологий берег. Она жила за Знаменским монастырём. Его шатровая кружевная колокольня белела издали. Филумову на миг показалось, что вот сейчас, вдруг, из леска за монастырской стеной, под гитарный звон покажется разноцветный цыганский табор с пляшущими медведями, держащими балалайки в мохнатых лапах.
– А что, медведи у вас водятся? – спросил он девушку.
Вопрос прозвучал неожиданно. Она удивлённо посмотрела на Филумова ясными глазами.
– Нет. Давно не видели.
– А цыгане?
Девица удивилась ещё больше.
– Встречаются, но не часто.
– Красиво тут!
– Да, очень! Только скучно. Клуб, танцы… кино ещё и всё.
Он проводил её до калитки. И девушка была хорошая, наивная, не испорченная, и деревянный домик с резными кокошниками мило улыбался из-за берёз, но в сердце его была лишь одна Натэлла, и, как бы ни боролся с собой, забыть он её не мог – за четыре года встреч слишком прикипел к ней душой и телом.
Пока он был несвободен, и впереди ещё более полутора лет службы. Местных пацанов он не боялся. В городке моряков уважали и не задирались. Был тут сложившийся годами негласный закон: моряков не трогать. Филумов знал, что, проводив девушку, он сюда уже никогда не вернётся, а скоро они с командой и вовсе покинут этот уютный городок, спокойную, тихую речку, и от этого на душе было легко.
Несмотря на вольницу, Филумов умудрился заработать два внеочередных наряда. Подвели неумеренные возлияния Бахусу. За год с небольшим он от алкоголя отвык. А тут по дороге на танцы увлёкся, прикладываясь к бутылке то у одной компании сослуживцев, то у другой, и пока поднялся к танцплощадке на Пужалову гору, опьянел вдрызг. Так что ни о каких танцах и речи быть не могло. Отключился напрочь. Последнее, что помнил, – это как под аккомпанемент какой-то задорной музычки нетвёрдыми шагами уходил от танцплощадки между стволами сосен в перелесок.