Не следует преуменьшать не только военное, но и политическое значение достигнутого соглашения. Многие авторы подчеркнуто повторяют утверждение составителей договора, якобы он имел «чисто военный характер». В частности, в окончательном, принятом 17 ноября варианте положение о прекращении деятельности галицкого правительства и выезде Диктатора Петрушевича за границу было изменено и формулировалось так: «Политические вопросы относительно взаимных отношений Галицкого Правительства и Правительства Добровольческой армии, как и относительно будущей судьбы Галиции, не разбираются, а остаются до решения политических переговоров. Вплоть до решения этих вопросов в стане генерала Деникина, Диктатору Галичины обеспечивается право ведения и контроля внутренней жизни Галицкой армии». Очевидная неопределенность, противоречивость приведенных положений таили в себе основания не только для военного, а и, в не меньшей мере, для политического конфликта. Наконец, сам факт примирения и переподчинения армий уже нельзя считать «чисто военным актом». Кроме того, он закрепил существенные изменения в государственных внешнеполитических ориентациях, которые до того носили дискуссионный характер, а также ощутимо повлиял на внутреннее положение армии и морально-боевой дух галицкого воинства, всего галицкого украинства.
Очевидно, что для объективной оценки тогдашней ситуации большое значение имеет воззвание Директории и Рады народных министров к украинскому народу от 2 декабря 1919 г. В документе – не рассуждения «задним числом» и не эквилибристические упражнения позднейших историков, а честная квалификация положения вещей, без чего принятие решения о любых последующих шагах политического и военного руководства было бы просто невозможным.
«Переход Галицкой Армии на сторону Деникина, – отмечается в документе, – поставил нашу армию в чрезвычайно тяжелое стратегическое и материальное положение, поскольку одновременно с передачей врагу множества военного имущества для его наступления была открыта наша большого количества коммуникационная линия. Это заставило государственный аппарат нашей Республики и войско покинуть район Каменца, Проскурова и Староконстантинова и перейти в местность, где бы наша армия могла отдохнуть, поправиться и вновь, как организованная и дисциплинированная сила, пойти в наступление против врага. Отступление армии в тяжелых условиях расстроило наш государственный правительственный финансовый аппарат и разрушило снабжение армии…»[1222]
Военный суд над генералом М. Тарнавским, полковником А. Шаманеком и сотником О. Лисняком состоялся 13–14 ноября 1919 г. в Виннице. На нем председатель трибунала атаман С. Шухевич выдвинул им обвинение в заключении позорного договора с вражеской деникинской армией вопреки приказам правительства. Адвокаты, в лице сотника С. Шалинского и атамана Ю. Шепаровича, сделали запрос об уровне боеспособности Галицкой армии в сентябре-октябре 1919 г. и, опираясь на собранные самостоятельно данные, начали довольно энергичную защиту подсудимых[1223]
.Свидетелями ужасного положения УГА выступили шеф-врач А. Бурачинский, начальник разведки Р. Ковальский, интенданты П. Хомич, М. Гарасевич, а также Д. Палиев и др. Категорически отрицая все обвинения в свой адрес, М. Тарнавский отвечал прямо, резко, хотя и не всегда искренне. В целом он вел себя не как обвиняемый, а скорее как обвинитель.
В частности, экс-командующий утверждал, что «армия желала уже давно покончить борьбу» и другим путем спасти ее было невозможно. Он уверял, что не ушел в отставку лишь из-за груза ответственности и убеждения, что действует «в интересах государства».
Отвергая утверждения трибунала, что якобы одностороннее перемирие могло негативно сказаться на положении армии УНР, М. Тарнавский дал довольно пессимистическую, больше – критическую, оценку ее положения и изложил очень субъективный взгляд на отношения между Галицкой и Надднепрянской армиями. Правда, при этом он неоднократно ссылался на собственную неосведомленность о деятельности политического руководства, хотя факты невыполнения приказов последнего отрицал.
Суд освободил М. Тарнавского, А. Шаманека и О. Лисняка от наказания, даже не признав за ними «преступления непослушания» (не-субординации), ибо они якобы «хотели», но в силу обстоятельств, от них не зависимых, «не смогли» выполнить приказы штаба Главного атамана. Единственным следствием судебного процесса стало понижение обвиняемых в званиях и должностях. Следует согласиться с мнением, что процесс имел формальный характер и приговор был заранее определен[1224]
, ибо если бы суд на самом деле следовал букве закона, то действия галицкого командования можно было трактовать значительно строже.