В горниле революций и войн: Украина в 1917-1920 гг. историко-историографические эссе

Собственно, благодаря этой операции удалось сохранить формацию Зимнего похода, поскольку украинские военные практически не имели уже боеприпасов и могли продолжать борьбу только холодным оружием. Правда, в приказе по Запорожской сборной дивизии от 1 апреля 1920 г., изданном атаманом А. Гулым-Гуленко и начальником штаба дивизии полковником Кратом, а также в отчете политического референта при Запорожской дивизии старшины В. Савенко председателю Директории и председателю Рады народных министров ход боя был подан с очевидными преувеличениями относительно победы казаков, которые почти безоружные преодолели сопротивление очень хорошо вооруженного красного гарнизона[1339]. Бесшабашность наступавших, вызванная преимущественно безысходностью их положения, конечно, многое объясняет, как, впрочем, и приказы военной поры, призванные поднимать солдатский дух. Однако безоговорочно принимать и повторять явно сомнительные факты и толкования без сколько-нибудь реалистичной их оценки, как это допускается в некоторых современных публикациях, не стоит.

Вообще на подобные преувеличения относительно боевых действий, потерь с обеих сторон (сотни уничтоженных хорошо вооруженных красных военнослужащих в каждой операции и буквально единицы слабовооруженных украинских воинов) можно было бы обращать внимание неоднократно, скажем, в хронологически ближайшем эпизоде, имевшем место под Ананьевым[1340]. Это нетрудно сделать, обращаясь к простой логике, выявляя противоречия в документах, исторических исследованиях при их сопоставлении, перекрестной критике и т. д.

Однако каждый раз сдерживает моральный тормоз – вроде бы подобная, вполне естественная, в общем-то, исследовательская работа имеет целью если не явно, то где-то подспудно вызвать не совсем положительную реакцию на действия людей, оказавшихся в экстремальных обстоятельствах, в которых даже выжить означало уже многое и было почти подвигом.

И все же ни сочувствие к участникам боевых действий, ни глубокое понимание мотивации их поведения вовсе не являются поводом для сознательного переиначивания сути событий. А заключалась она в том, что остатки армии УНР были оторваны от руководящих государственных центров, лишены сколько-нибудь устойчивой материальной помощи (при том, что население чрезвычайно устало от бесконечной войны, всеми силами стремилось к прекращению кровавой вакханалии) и могли рассчитывать лишь на временный успех в тех населенных пунктах, где удержалась советская власть. Не случайно даже по сравнению с махновцами небольшая формация украинских воинов (вся она могла расположиться в окрестностях маленького провинциального Ананьева[1341]) ни разу не задержалась хотя бы на короткое время (неделю-две) в одном пункте, регионе. То есть с точки зрения военной стратегии она могла осуществлять отдельные, порой чувствительные «уколы», «прорывы» – одерживать победы не на главных направлениях противоборства с красными, а в их слабых – «узких» местах, которые не были определяющими для общенациональных украинских процессов, для исхода Гражданской войны. Поэтому и пропагандистский эффект этих побед имел преимущественно локальное, а не общее значение.

Следует, видимо, учитывать и то обстоятельство, что советская власть не только не могла своевременно выделять надлежащие военные силы для борьбы с украинскими казаками, но и далеко не сразу успевала приспособиться к повстанческим, по сути, действиям, не очень оперативно учитывала естественные колебания в настроениях населения, особенно крестьянства. А иногда советская власть допускала и существенные ошибки, в частности, в аграрном и национальном вопросах, вызывая антипатию и сопротивление жителей целых регионов.

Однако потенциал красных неуклонно нарастал. Силами 14-й армии они почти окружили военные подразделения УНР в районе Ольгополя, откуда последним пришлось отступать на Бершадь – Тульчин – Ямполь[1342]. Украинские воины, испытывая все большие затруднения, нервничали, позволяли ненависти, ярости (которые нередко являются проявлениями бессилия) выходить на первый план в мотивации их поведения[1343].

Приказы, отчеты, другие документы пестрели упоминаниями о сотнях зарубленных, утопленных противников и проч.[1344]: «То, что творила наша конница над врагом, который жег деревни, трудно представить, – констатировал политический референт УНР В. Савенко. – Это было нечто нечеловечески страшное»[1345]. И хотя такое поведение нередко объяснялось реакцией на красный террор, антинародные и антинациональные действия, в частности на сожжение карательными отрядами вокруг Ананьева пяти повстанческих сел[1346], мирное население такое поведение и настораживало, и пугало, особенно с точки зрения общественной перспективы, которая становилась все более прозрачной, прогнозируемой.