В горниле революций и войн: Украина в 1917-1920 гг. историко-историографические эссе

Инициаторами реанимации и осуществления известного договора от 24 декабря 1919 г. выступали главным образом надднепрянцы. В первой половине января 1920 г. М. Омельянович-Павленко направил две делегации к Начальной команде УГА, пытался наладить с ней постоянную телеграфную связь. Но эти и другие меры, прежде всего из-за «пассивности» галицкого военно-политического руководства, не принесли реальных результатов. На совещании представителей обеих украинских армий 11 января 1920 г. в Брацлаве после отчета о положении УГА-ЧУГА ее политический референт В. Чайковский сообщал, будто Начальная команда и Винницкий ревком, получая приказы от командования Добровольческой и Красной армий об отступлении соответственно на юг и север, не знали, какой из них выполнять. В своих воспоминаниях И. Мазепа прокомментировал эти события, утверждая, что УГА охотнее выполняла бы приказы М. Омельяновича-Павленко[1375]. Однако, очевидно, такое утверждение является попыткой выдать желаемое за действительное, ибо оснований продолжать борьбу соборническим фронтом уже фактически не осталось.

В целом в надднепрянском лагере господствовал взгляд, что УГА «плывет по течению», а факт ее «покраснения» воспринимался спокойно и считался «очередным звеном в цепи галицкой трагедии – от Деникина к большевикам». Поэтому Ю. Тютюнник утверждал, что этот шаг воинами армии УНР даже не осуждался [1376].

С началом реорганизации галицких частей и их превращения в составную часть Красной армии даже перспектива соединения обеих украинских армий исчезла окончательно. Отношения между Галицкой и Красной армиями в январе-феврале 1920 г. складывались по-разному. В. Затонский утверждал, что стрельцов не разоружили только потому, что в районе их расположения находилась Таращанская бригада красноармейцев, в которой преобладали украинцы.

Есть также указания на доброжелательное отношение, даже благотворительную помощь галицким частям со стороны конного отряда Г. Котовского[1377]. Но, как показывают многочисленные донесения, преобладало иное явление: попав в места расположения УГА-ЧУГА, красноармейцы начинали сразу грабить ее склады, обозы и даже госпитали[1378]. На сахарные заводы, винокурни, кожзаводы, мельницы, которые находились в ведении галичан, а также на торговые операции, которые проводились этими предприятиями, были наложены «ордера», поэтому без специального разрешения советских органов они не могли функционировать. У галицких частей повсеместно конфисковывали коней, пулеметы, боеприпасы и т. п.

Однако, несмотря на известные приказы, попытки разоружения стрельцов повторялись, из-за этого возникали острые противоречия. В частности, протестуя против такого «произвола», 4-я бригада ЧУГА едва не прибегла к самовольному переходу румынской границы, а ее конная сотня перешла к повстанцам.

Хуже всего пришлось расположенному под Одессой III корпусу УГА, который первым из галицких частей вынужден был доказывать верность новому союзнику. Из 3314 человек личного состава в его боевых частях осталось всего 660 воинов. Совместно с войсками 45-й советской дивизии с 12 по 22 февраля 1920 г. III корпус провел ряд боевых операций против деникинской группы генерала Н. Бредова, который отступал вдоль Днестра для соединения с поляками. Во время кровопролитных боев многие добровольцы были захвачены в плен.

В таких военно-политических условиях разворачивалась реорганизация ЧУГА. В силу разбросанности по разным местностям ее частей, а также противоречивости оперативных данных, трудно определить боевое состояние Галицкой армии на момент перехода к большевикам. В списках Начальной команды было зарегистрировано 16 785 больных стрельцов, но о многих из них сведений не было. Насчитывалось 38 137 человек выздоравливающих, однако участились случаи повторного заболевания тифом. Итак, в боевых частях продолжали нести службу всего 18 243 офицера и стрельца[1379].

Согласно директивам командования Красной армии, реформирование ЧУГА должно было осуществляться с середины января до 10 марта 1920 г. в местах расположения частей, а затем они вливались в состав указанных советских дивизий. Этот процесс начался под руководством собственных командиров с участием представителей армии, а завершали его большевистские военные и партийные деятели. После заключения известного договора в Киеве Начальный (Балтский) ревком, постепенно присвоивший себе название «Начальная команда», сразу оказался в фарватере большевистской политики. Наиболее активную деятельность в Балте демонстрировал т. н. полевой суд (фактически это был большевистский ревтрибунал). По словам М. Алискевича, его приговоры «были единственными событиями, возбуждавшими наши усыпленные нервы»[1380], то есть свидетельствовали о реальной опасности, которую несет новый союзник.