В городе М. Очерки социальной повседневности советской провинции в 40-50-х гг.

² См.: Библиографический указатель печатных работ В. В. Пугачева// Освободительное движение. Вып. 16. //http://old.sgu.ru/users/project/16_ dvizheniejugachev2.html

³ См.: Ной И. С. Методологические проблемы советской криминоло­гии. — Саратов: изд-во СГУ, 1975.

⁴ Справка о состоянии учебно-воспитательной и научной работы на юридическом факультете Молотовского госуниверситета на 15 марта 1953 г.// ГОПАПО. Ф. 717. On. 1. Д. 112. Л. 15.

217

7 классов»¹. На прокурора наложили партийное взыскание, но в университете оставили. В 1953 г. ему был выдан диплом по специ­альности «юридические науки»².

Преподавателей, распределенных между двумя кафедрами: тео­рии и истории государства и права и советского уголовного права и процесса, на факультете было всего четырнадцать. Первой заведовал Владимир Владимирович Пугачев, второй — Илья Соломонович Ной. Между собой эти молодые люди, в то время не обремененные семейными узами, были близки. Сохраняли дистанцию от коллег по факультету. Среди них большинство составляли бывшие практиче­ские работники — прокуроры, судейские чиновники и адвокаты. Деканом некоторое время был Никиенко — до войны помощник прокурора города в Перми, спасшийся от ареста благодаря бюро­кратической щепетильности московских работников карательного ведомства. В протоколе допросе его бывшего шефа следователь пе­репутал даты, что вызвало у сотрудников Секретариата Особого со­вещания при НКВД СССР вопрос, на который местные головотяпы так и не смогли вразумительно ответить: «Спрашивается, мог ли Вол-нушкин завербовать Никиенко, не являясь сам участником органи­зации, следствием это противоречие не уточнено...»³ В годы войны Никиенко служил военным прокурором. «Уровень образования у него был значительно выше, чем у наших следователей, — случай­но наткнулся я на упоминание о Никиенко в записках гулаговского "сидельца", — но методы ведения следствия были те же: от "откро­венной беседы" до запугивания и угроз, разъяснений, что только чис­тосердечное признание может облегчить нашу участь»⁴.

С людьми такого калибра и такого жизненного опыта саратовские выпускники близко не сходились.

Исключение делали для молодого историка Льва Ефимовича Кертмана, изгнанного в 1949 г. из Киевского университета за космо­политизм. В. В. Пугачев поручил ему читать для юристов курс «Исто­рия политических учений». Друзья открыли для себя круг общения за университетскими стенами, среди молотовских адвокатов. В спи­

103

сках юридической коллегии были и старые знакомые по Саратову. В их числе Евгений Александрович Старкмет. Здесь позволительно сделать некоторое отступление.

В начале пятидесятых этот тридцатилетний выпускник Саратов­ского госуниверситета занимал видное место в молотовской город­ской адвокатской среде. Он был выгодно женат на дочери одного из местных нотаблей, имел прочную репутацию среди судейских работ­ников и — что немаловажно — среди клиентов. Зарабатывал он не­мало. Надо заметить, что к своей профессии Е. А. Старкмет относил­ся серьезно, более того, трепетно: «Адвокаты — особая каста», а вот своих коллег по работе откровенно не любил и нисколько не уважал. Кого-то считал чужаками, пришедшими из прокуратуры за легкими заработками. Кого-то людьми никчемными и бестолковыми. Кого-то карьеристами. Видимо, своим пребыванием среди них он тяготился и потому неустанно шутил. Шутки эти были особого свойства: злые и личные. Один из адвокатов вдруг получает письмо из школы ко­неводства, в котором перечислены условия приема в нее. Другой по телефонному звонку выходит морозным вечером с собакой на улицу и битый час в темноте спрашивает прохожих, не они ли хотели ку­пить у него эту собаку. Третий, находящийся в преклонном возрасте, получает на дом извещение из кожно-венерологического диспансера с требованием незамедлительно пройти соответствующее обследо­вание. К пожилой адвокатессе в консультацию приходит нетрезвый гражданин и предъявляет рекомендательное письмо от Старкмета с любезным предложением взять этого гражданина в мужья. Е. А Стар­кмет был мизантропом: людей он не любил, в особенности стариков. Как-то позвонил матери своего сослуживца и сообщил, что ее сын но­чевать не вернется, «так как взят органами МГБ».

Со временем шутки становились все злее, все оскорбительнее. Их мишенью становятся исключительно члены президиума областной коллегии, по преимуществу сверстники Старкмета. В его розыгры­шах явно ощущался привкус провокации, вроде бы еще не политиче­ской, но уже угрожающей. Любовные записочки, оставленные в кар­мане пиджака; намеки на внебрачные связи. То, что в иной ситуации оставалось бы банальной сплетней дурного пошиба, в советской ат­мосфере начала пятидесятых годов приобретало иной смысл — мо­ральной и профессиональной дискредитации. В перечне партийных проступков супружеская измена (или как тогда писали в протоко­лах, сожительство с посторонней женщиной) считалось одним из самых тяжких, в отличие, например, от злоупотребления спиртны­ми напитками. Получив информацию о внебрачной связи кого-то

219