В гору

Мирдза так увлеклась книгой, что забыла обо всем остальном. Она очнулась, только когда открылась дверь и в комнату вошел отец вместе с еще одним человеком, который, поздоровавшись, назвал свое имя, но Мирдза не успела его запомнить. Постепенно разговор перешел на волость. Отец рассказал незнакомцу о том, что слышал от Мирдзы, а тот время от времени расспрашивал ее о всяких подробностях, касавшихся в особенности Расман и бандитов, ограбивших Мирдзу. Его даже интересовало, быстро ли можно добиться телефонной связи с уездом и как долго, например, Мирдза тогда в исполкоме ждала соединения. Услышав, что шесть часов, он удивился ее терпению и спросил, что она делала все это время. Хорошо, если в исполком приходит много народу, — интересно посмотреть на людей и послушать, кто о чем говорит. Мирдза рассказала, что видела лишь троих: Рудиса Лайвиня, которого Расман посылала за молоком и медом, какого-то крестьянина, жаловавшегося на то, что на мельнице нельзя смолоть без взятки, и Марию Перкон. Больше всего незнакомец заинтересовался Рудисом Лайвинем и что это за усадьба, в которой текут мед и молоко. Мирдза предположила — возможно, он был у Саркалиене, к которой Расман, сразу же по приезде, начала посылать свою квартирную хозяйку за продуктами.

Когда незнакомец ушел, Мирдза рассказала отцу о своей встрече с секретарем уездного комитета комсомола. Оказалось, что отец хорошо знает его по фронту.

— Храбрый парень, — вспомнил он. — Еще в Эстонии, во время отступления, командовал ротой. Дрался под Ленинградом, там его ранило. Из нашего запасного полка его не хотели отпускать на фронт, но Упмалис не из тех, кого можно удержать в тылу. В нашей части он был комсоргом. Всегда его можно было видеть там, где возникало опасение, что еще не обстрелянные солдаты могут дрогнуть, — в самых жарких местах. Часто мы шутили: до чего, мол, человеку везет — сколько раз ему то руку царапнет, то голову, а он возвращался из боя улыбающийся, как майский день. Однажды ему простреляли мякоть руки. Его хотели эвакуировать в госпиталь, но разве Упмалиса можно уговорить? Он как-то сумел уверить врачей, что у него все быстро заживает. И зажило. Но однажды санитарки вынесли его из-под огня с простреленной грудью, едва живого, чуть не истек кровью. Тут уж ничто не помогло. Возможно, и попытался бы сопротивляться, но ему было запрещено говорить, — усмехнулся отец. — Это было для нас большой потерей. Ах, Мирдза, если бы ты видела, каких замечательных парней воспитал фронт! И какие великолепные люди погибли…

Мирдза, затаив дыхание, слушала отца. Она подумала об Эрике — он тоже представился ей идущим в самый жестокий огонь, смелым и самоотверженным, полным ненависти к убийцам своей сестры. Она не сомневалась в том, что Эрик стал таким же, каким отец изобразил Упмалиса, а иначе… «Что, иначе? — она вздрогнула. — Иначе я не смогу его любить так сильно…»

В среду утром Мирдза проснулась еще затемно и не могла больше заснуть. Какой сегодня знаменательный день! В десять ей надо явиться на бюро уездного комитета комсомола, и там решится, достойна ли она быть членом Ленинского комсомола или же ей посоветуют подождать, поучиться, пока она не станет похожей на человека, которого, как сказал секретарь, Горький называл Человеком с большой буквы. Упмалис все-таки сказал: «Мы боевые товарищи», значит не хотел ее оттолкнуть. Правильнее было сказать: «Мы будем боевыми товарищами» — у него за спиной проведенные в славных боях годы, а она только еще начинает по-настоящему постигать, что вся жизнь комсомольца должна быть борьбой против всего того, что мешает Советской стране, советскому человеку в могущественном шествии в гору, борьбой против всех темных сил, которые норовят ставить палки в колеса, против мелочности, безразличия в самой себе и в окружающих.

В комитете она встретилась с Зентой и сердечно пожала ей руку, словно они долго не виделись. Приехал также Рудис Лайвинь, много было парней и девушек из других волостей.

Первой на бюро вызвали Зенту. Мирдзе казалось, что та слишком долго остается за дверями, которые открывались и закрывались беззвучно и как-то торжественно. «Что я скажу, когда наступит мой черед?» — думала она, и внезапно ей показалось, что в ее жизни не было ничего такого, что могло бы интересовать таких людей, как Упмалис, который прошел долгий боевой путь и проливал свою кровь ради того, чтобы ее, маленькую и незаметную Мирдзу, вырвать из лап Саркалисов и немцев и дать ей путевку в свободную и широкую жизнь. Погрузившись в мысли, она не заметила, как двери снова раскрылись, и встрепенулась, услышав свое имя.

Войдя, она одним взглядом охватила всех находившихся в помещении людей. Узнала только двоих — Упмалиса и Эльзу. Секретарь смотрел на нее приветливо и, заметив ее волнение, подбадривающе улыбнулся. Эта светлая дружеская улыбка и легкий кивок успокоили Мирдзу, вселили в нее смелость и уверенность.