В гору

— Это для старика слишком трудно, — ответил Кадикис. — Он у меня нечто вроде домашней утвари. Все время жил у моей матери. Теперь ей трудно его прокормить, отдала мне.

Майга отодвинулась от стола, чтобы Кадикис увидел ее стройные, обтянутые шелковыми чулками ноги, открытые выше колен скользнувшей кверху узкой юбкой.

— О боже, как я пьяна! — воскликнула Майга и взгляд ее как бы говорил: «Ну и непонятливый же ты».

Но Кадикис не понимал. Борясь с зевотой, он встал из-за стола и, сославшись на работу, вежливо простился. Хотя Майга его успокаивала, что на почте теперь хватает работников — это не те времена, когда они с Зелменом были вдвоем, — Кадикис все же ушел.

— Хитра, и даже очень, — решил он, выйдя на улицу. — Ничего не поделаешь. Борьба будет нелегкой.

Мирдза неожиданно получила письмо от Эрика. Он был ранен и лежал в госпитале в уездном городе. Он ждал, что она, если это будет возможно, навестит его.

Она долго держала в руке маленький клочок бумаги, на котором были написаны эти немногие слова. Ей представились самые тяжелые ранения, о которых она слышала от отца, когда тот рассказывал о фронте и продолжительном пребывании в госпиталях. Она представляла самого Эрика, бледного, истекавшего кровью, боровшегося со смертью и, быть может, не победившего ее и до сих пор.

— Как же я могу не навестить тебя, мой герой? — шептала она, целуя письмо. Она пешком готова идти, завтра же, рано утром, соберется в путь. А сейчас она сбегает к матери Эрика, возможно, и та получила печальную весть и теперь плачет, надо ее утешить. Мирдзе и самой хотелось плакать, ведь как знать… Почему он не пишет о характере ранения? Если бы был легко ранен, то не стал бы скрывать, написал бы: дескать, не волнуйся, ничего серьезного. Но об этом в письме ни слова, значит, не хочет заранее расстраивать. Ей нужно спешить к Эрику, может, она должна попытаться обогнать смер… нет, нет, такую возможность нельзя допустить. «Жди меня, и я вернусь», — вспомнила она стихотворение, которое выучила наизусть и которое никогда теперь не забывала.

Мать Эрика, действительно, плакала. Она тоже получила письмо, такое же короткое, только в конце было добавлено, чтобы прислала чего-нибудь съестного.

— Мирдзинь, дочка, ты поезжай к нему, — просила Лидумиете. — Я бы сама поехала, но кто же останется со скотинкой. Ты возьми лошадь, Эрик ведь сам ее вырастил, и завтра же поезжай.

Проведя ночь в полусне и кошмарах, Мирдза выехала затемно. В санках у нее лежал объемистый узел, в который мать Эрика уложила разную снедь. Она подбадривала вороную лошадку, которая, казалось ей, слишком лениво трусила.

— Торопись, вороной! — понукала она, подергивая вожжами. Ей было жаль хлестнуть кнутом, ведь лошадка Эриком выращена.

«Эрик!» — в мыслях она рвалась к нему, лежавшему в госпитале, с простреленной грудью, со шрамом на щеке. «Почему именно так?» — удивлялась Мирдза своему предположению. Почему ей кажется, что он должен быть с простреленной грудью и шрамом на щеке? Ах, да. Так было у Упмалиса, который стал для нее символом солдата-героя.

Дорога тянулась бесконечно долго, и Мирдзе казалось, что она передумала множество дум и они все сводились лишь к одному: «Эрик, Эрик, только бы застать тебя живым!»

Поставив лошадь во дворе гостиницы, Мирдза сразу же побежала со своим узлом в госпиталь. Время посещения больных уже кончилось, и ее не хотели пустить в палату, но она разыскала дежурного врача и кое-как объяснила, что приехала из деревни и ей во что бы то ни стало надо повидать раненого Эрика Лидума и передать ему посылку от матери. Получив разрешение, она кинулась по лестнице наверх, но ее задержала сестра и увела в гардеробную. Но и после того, как она сняла пальто, ее дальше не пустили, надо было еще дождаться, пока ей принесут белый халат. А минуты мчались, время неумолимо летело вперед, и кто знает, не спешила ли вместе с ним и та, чтобы протянуть к Эрику свои руки…

— Третий этаж, пятидесятая палата! — крикнула сестра вслед нетерпеливой посетительнице.

Мирдза не шла по ступенькам, она летела, не переведя дыхания, распахнула дверь пятидесятой палаты и остановилась. Сестра, наверное, сказала неправильный номер: здесь не было ни одного тяжело раненного. Больные сидели на своих койках, читали, некоторые расхаживали, а трое, усевшись на койке, спиною к двери, даже играли в карты.

Она уже было хотела закрыть дверь, когда один из игроков обернулся. Это был Эрик, которого она со спины не узнала, потому что его густые волосы были коротко острижены. Мирдза была так поражена, что не могла выговорить ни слова, даже не улыбнулась. Эрик что-то сказал остальным игрокам, положил карты и пошел навстречу Мирдзе. Только теперь она заметила, что у него забинтована левая рука — и это было все. Ни шрама на щеке, виденного вчера ночью во сне, ни бледности на лице от потери крови.

— Значит, ты не тяжело ранен? — был первый вопрос Мирдзы. Эрик удивленно посмотрел на нее.