В гору

— В этом-то и разница, — вмешалась Зента, — иные только прикидываются, а иные в самом деле честны.

— В душу ни к кому не влезешь, — упрямился Ванаг.

— Но как же тогда судить о людях? — спросила Зента.

— Я смотрю, сколько у кого земли, и тогда мне все ясно, — не сдавался Ванаг. — У Пакална двадцать восемь гектаров, две лошади, машины. Кто же он, если не кулак?

— Я не знаю, кто он, — ответила Мирдза, — но если Саркалисы, Думини и Миглы кулаки, то Пакална нельзя кулаком называть. Я всю осень работала вместе с ним, зимой лес вместе рубили. Я не умею этого высказать, но я чувствую, — если бы все люди у нас были такими, так же честно работали бы и исполняли все распоряжения, то мы скоро стали бы на ноги.

— И если ты, Петер, судишь о людях только по гектарам, почему же ты прогнал Рудиса Лайвиня? — продолжала Зента. — У его отца, кажется, только полгектара. Вначале я тоже дала себя одурачить.

Прижатый к стене, Петер молчал. Когда Мирдза ушла, он долго сидел, погрузившись в размышления, потом тряхнул головой, подошел к Зенте, сел против нее и, виновато глядя ей в глаза, признался:

— Я погорячился, Зента. Очень прошу тебя, помоги мне совладать с собой. Я не злой. Но все эти годы… нет, я не могу так легко забыть. А иногда мне кажется — если я это забуду, во мне останется лишь пустота.

Зенте казалось, что она читает в душе Петера, как в открытой книге. В ее памяти воскресли школьные годы — три первые зимы они учились вместе в одном классе. В потертой, перешитой из материнской юбки одежде, Петер, съежившись, сидел на своей скамье. Наглые хозяйские сынки дразнили его, называли его сыном Лиены. Тогда она не понимала, что это значит. Но Петер это принимал как гнусное оскорбление его матери. В четвертом классе Зента Петера уже не видела. Она думала, что он перестал ходить в школу из-за насмешек грубых мальчишек, но теперь она понимала, что ему надо было зарабатывать себе на жизнь, мать-поденщица не могла посылать сына в школу, хотя он учился лучше тех, кто его дразнил и высмеивал. Работа у хозяев, тюрьма и Саласпилс — это все угловатым, резким почерком было вписано в его книгу жизни. Если это вычеркнуть, то останутся пустые листы. Нет, не пустые — закалка всей предыдущей жизни, партизанская жизнь, решимость идти по советскому пути, искреннее желание комсомольца стать человеком с большой буквы, как когда-то сказал Упмалис Мирдзе.

Она не могла не погладить жесткую руку, лежавшую на столе. От прикосновения кулак разжался, и маленькую руку Зенты осторожно взяла широкая ладонь.

— Спасибо, Зента, спасибо, — пробормотал он. — Если нужно, то ругай меня хорошенько!

— Петер, — тепло сказала Зента. — А что если бы ты… если бы мы вместе учились! По вечерам, в свободные минуты?

— Это было бы очень… Нет, тебе надоест тянуть меня, — он стал грустным. — Сколько же я учился? Мне надо начинать почти все сначала.

— Так начнем, да? — спокойно спросила Зента. — Завтра же?

— Хотя бы и сегодня! — радостно откликнулся Петер.

18 ПАЦИФИСТ СТАНОВИТСЯ УБИЙЦЕЙ

Вилюм Саркалис-Сарканбардис созвал очередной «военный совет».

— Одно теперь ясно, — начал он, — ориентироваться на Германию мы больше не можем. Гитлер все же эту войну прошляпил.

— Да, но на кого нам теперь опираться? — спросил Леопольд Мигла.

— Хотя бы на чертову бабушку. Но если мы будем продолжать сказки о возвращении немцев, то нам скоро перестанут верить. Черт бы взял этого Гитлера, пусть его корова забодает, с падалью нам нечего связываться. Теперь все надежды на англичан. Кто поверит, что Черчилль всерьез стал миловаться с большевиками. Как бы то ни было, но Прибалтику он русским не оставит. Откуда он бекон получал, если не из Латвии? Кто носил английский бостон, как не латышская знать? Дружба на коммерческих началах — это тебе не дружба народов, о которой трубят большевики, ха-ха-ха!

— Но когда мы этого дождемся? — вздохнул Силис.

— Балда! — обругал его Вилюм. — Разве английские лорды пешком ходят? Сядут на машины и в два дня будут здесь! И нам нечего больше возиться со старухами, — он посмотрел на Миглу, — надо взяться за тех, кто покрупнее. Придут англичане, чем мы сможем перед ними козырнуть? И надо дать людям понять, что мы здесь соль земли.

— Я все-таки не понимаю, когда придут англичане, мы под их царем будем, или же нас самих допустят к власти, как при Ульманисе? — поинтересовался Силис.

— Как бы там ни было, — отрезал Вилюм, — свиней растить ты сможешь, за бекон деньги платить будут, чего тебе еще надо? А эти голодранцы, что ныне землю делят, на коленях умолять будут, чтобы ты их в свинопасы взял.

— Поди тут угадай, может, и не плохо было бы, — пожал плечами Силис.