В гору

— Ты думаешь, Эльза живет с ним по доброй воле? Наверное, спасая тебя, она терпит всякие унижения. Должно быть, Бауска говорил ей: или ты оставайся у меня, или я твоего мужа, твоего Артура, передам в руки чека! Любя тебя, она не смеет пикнуть. И не зря они тебя осенью не арестовали. Мне совершенно ясно, что Эльза платит за тебя такую цену, которая для честной женщины хуже смерти.

— Ты сидишь сложа руки, а твоя жена терпит такие пытки, — разжигал Вилюм.

— Такую женщину надо бы объявить святой! — патетически воскликнул Гребер. — Это наивысшее самопожертвование! Все святые Цецилии бледнеют перед нею.

— Эх, Янсон, Янсон, неужели у тебя нет человеческого сердца в груди! — воскликнул Леопольд с упреком.

— Да чего там, — Готлиб пренебрежительно махнул рукой и, подняв упавшую книгу, начал ее перелистывать. — Янсон только читает стишки и ждет, чтобы Эльза сама со всем справилась.

— Но это ведь ужасно, — продолжал Гребер, — даже самоубийством она не может покончить, зная, что тогда не сможет защищать своего любимого мужа.

— Все же не исключено, что она, отчаявшись, прибегнет к этому, — добавил Готлиб с опасением.

— Да, кто видел Эльзу осенью, говорят, что она, действительно, выглядит так, что может наложить на себя руки, — вспомнил Леопольд.

— А-а-а! — закричал Янсон голосом загнанного зверя. — Эльза, Эльза!

— Да, Эльза, Эльза, — передразнил Вилюм. — Спаси Эльзу, тогда ты будешь достоин ее жертв.

— Но как мне это сделать? — беспомощно пролепетал Янсон.

— Прикончить его! — воскликнул Леопольд, притворяясь возмущенным. — Как раз представляется удобный случай. Навряд ли еще когда-нибудь выпадет такой. Я готов тебе помочь.

— Ты помог бы? — уже тверже спросил Янсон.

— Конечно, — разорялся Леопольд.

— Я его застрелю! — Янсон с решимостью напряг мускулы и выпрямился во весь рост.

— Вот это я понимаю! — похвалил Готлиб. — Наконец-то в тебе проснулся настоящий латышский дух.

— Значит, ты твердо решил отомстить за Эльзу? — снова спросил Вилюм Янсона.

Тот вздрогнул и смешался, но затем снова выпрямился.

— Я верну себе Эльзу! — прошептал он, сжимая кулаки.

Вилюм отвел в сторону обоих братьев Мигл, Гребера и пришлых из других волостей и долго с ними шептался.

Вилис Бауска стоял в комнатке председателя исполкома Ванага и смотрел, как по улице со всех сторон стекаются к исполкому радостно взволнованные люди. Бывшие батраки, нарядившись в свою лучшую одежду, спешили навстречу событию, которое повернет их путь в гору. Знали ли они, что подъем не будет легким, что путь, по которому они решили идти, не ровен, изрыт военными машинами, перекопан траншеями и для того, чтобы на новых полях, на их собственных нивах заколосились хлеба, надо прежде всего убрать следы военных опустошений, заботливыми сильными руками разгладить изборожденное лицо земли? Понимают ли они, что Советское государство, которое снова дает им землю, сейчас все свои силы устремило на запад, где враг бьется в агонии и, сжатый тесным кольцом, отчаянно сопротивляется? Железо и чугун еще нужны для изготовления военного оружия, еще не настало время ковать из стали лемехи и косы — она еще необходима для штыков. Кое-какую тяжелую работу, которую при других обстоятельствах выполняла бы лошадь, придется одолевать силой собственных мышц, так как верных помощников крестьян ненасытные оккупанты поспешили угнать в свои имения. И все-таки люди наперекор клевете и угрозам врага идут сегодня получать акты на пользование землей, идут с уверенностью, что Советское государство — это их государство.

У исполкома Лауск встретил Марию Перкон, которая выглядела порозовевшей, то ли от быстрой ходьбы и мартовского ветра, то ли от волновавшего ее желания скорее получить в руки драгоценную грамоту, на которой будет написано ее имя и которая будет удостоверять, что пятнадцать гектаров жирной земли Саркалисов отдаются ей и ее детям.

— Даже не могу понять, Лауск, что происходит, — начала она, поздоровавшись, — недавно еще, осенью, казалось, что уж никогда не будет справедливости на свете.

— А куда же ей, справедливости-то, деваться, — ответил Лауск, улыбаясь во все свое усатое лицо. — Куда же ей деваться, — повторил он.

— Я им, красноармейцам, три пары носок связала и к празднику послала, — рассказывала Мария, полная благодарности. — Больше шерсти не было, а то связала бы еще, хотя и темно по вечерам. Сколько раз я думала, откуда это столько сил находят красноармейцы. Другой бы остановился на нашей границе, махнул бы рукой, пусть, мол, они сами у себя справляются с немцами. А они не такие. Знают, что нам немцев одолеть не под силу, мало нас. Более сильных уже давно по одному забрали, да многих из них извели. Вот я и связала носки. Хоть и пустяк, а все же мне очень хотелось свою руку приложить.