В гостях у эмира Бухарского

Я осмотрѣлся внимательнѣе. Первое подземелье представляло, какъ уже сказано, низкосводчатую, почти квадратную комнату съ оштукатуренными стѣнами и кирпичнымъ поломъ; второе же его отдѣленіе имѣло въ длину не болѣе трехъ, а въ ширину около двухъ шаговъ — ну совершенная могила!.. Ни въ томъ, ни въ другомъ не было ни окна, ни даже продушины, такъ что здѣсь должна всегда царить полнѣйшая темнота. Подвижникъ, очевидно погруженный въ религіозно-созерцательное состояніе, сидѣлъ на намазджаѣ, [38]который и служилъ ему постелью; но для изголовья никакого приспособленья не было. Этотъ намазджай да кумганъ с водой составляли тутъ единственныя обиходныя вещи.

Черезъ переводчика я замѣтилъ мутевали, что мы, кажись, нарушаемъ здѣсь покой молитвы, а потому де не уйти ли лучше.

— О, нѣтъ, нисколько, отрицательно покачалъ тотъ головой: онъ теперь глухъ и слѣпъ ко всему постороннему, весь смотритъ внутрь себя, онъ весь тамъ (мутевали указалъ себѣ на то мѣсто, которое называется «подъ ложечкой»), весь тамъ, въ самомъ себѣ, тюря, и еслибы предъ нимъ упала даже громовая стрѣла, то и тогда онъ остался бы точно также неподвиженъ.

Я полюбопытствовалъ узнать, чѣмъ онъ питается и много ли ѣстъ? Оказалось, что каждый день ему приносятъ кумганъ со свѣжею водой, и черезъ день даютъ по одной «нанъ», то есть прѣсной хлѣбной лепешкѣ, — такъ онъ самъ для себя назначилъ и такъ будетъ продолжаться до конца искуса. Двадцать небольшихъ лепешекъ на шесть недѣль — это менѣе чѣмъ немного!

— О, тюря! — съ улыбкой замѣтилъ мутевали — за то потомъ онъ съ избыткомъ вознаградитъ себя вкусными палау и кебабами.

Оставивъ молодаго подвижника продолжать свое созерцательное самоуглубленіе, мы поднялись наверхъ, въ аванъ-залу и оттуда прошли въ смежную съ ней мечеть, гдѣ моллы показываютъ единственную послѣ исфаганскихъ мозаикъ достопримѣчательность — коранъ, писанный на большихъ пергаментныхъ листахъ и представляющій собою тетрадь гигантскихъ размѣровъ, чуть не въ квадратную сажень. Это даръ Насръ-Уллы Бахадуръ-хана, отца нынѣшняго Бухарскаго эмира, но древность его не простирается далѣе пятидесяти лѣтъ. Увѣряютъ также, будто часть его писана въ молодости рукой самого Насръ-Уллы, по это ничего не прибавляетъ въ весьма посредственнымъ каллиграфическимъ достоинствамъ рукописи.

По выходѣ изъ мечети, хальфа обратилъ наше вниманіе на знаменитое дерево камчинъ, растущее около стѣны, приходящейся какъ разъ надъ подземельемъ чилля-хана. Мнѣ оно показалось не особенно старымъ, но хальфа находчиво замѣтилъ на это, что первоначальнаго дерева давно уже нѣтъ, а то, которое мы видимъ предъ собой, есть не болѣе какъ отпрыскъ древняго, вѣчно живаго корня, что на семъ мѣстѣ смѣнилось уже не одно поколѣніе такихъ отпрысковъ, такъ какъ, достигнувъ извѣстнаго предѣла старости, стволъ камчина начинаетъ засыхать, но въ то же время новый отпрыскъ является какъ бы на смѣну отживающему, и такимъ образомъ камчинъ, чудодѣйственно возросшій изъ черенка нагайки Кусана, никогда не увядаетъ, корень его вѣчно живъ, какъ и самъ живой царь, его насадитель. Дерево это по-узбекски называется чилянъ-джида, а по-русски юба, латинское же его названіе, какъ мнѣ сказывали, zyzyphus sativa. Это одинъ изъ видовъ дикой маслины; мясистый плодъ его снабженъ внутри продолговатою, очень твердою косточкой, въ вяленомъ видѣ нѣсколько мучпистъ и на вкусъ горьковато-сладковатъ, но не особенно пріятенъ. Этимъ деревомъ закончился нашъ осмотръ достопримѣчательностей Хазряти Шахи-Зинда, и три рублевыя бумажки, въ знакъ благодарности врученныя мною на нижней площадкѣ хальфѣ, немедленно же, въ нашемъ присутствіи, послужили предметомъ распри и усобицы между нимъ и дуванами, бросившимися отнимать у него эти деньги.

Не останавливаюсь на описаніи колоссальныхъ развалинъ мечети Биби-Ханымъ, [39]построенной женою Тимура, китайскою принцессой, на обширной площади близь базара и носящей имя своей создательницы; скажу только одно, что арка ея главнаго портала, уцѣлѣвшая до нашихъ дней, поражаетъ своего высотой и смѣлыми гигантскими размѣрами. Стоя подъ нею и глядя вверхъ на ея стрѣльчатый мозаичный сводъ, невольно испытываешь какое-то жуткое чувство: эти грандіозные размѣры, ширина и высота какъ бы совсѣмъ подавляютъ тебя, и самъ себѣ вдругъ начинаешь казаться такимъ маленькимъ, такимъ ничтожнымъ въ сравненіи съ колоссальнымъ величіемъ храма, который кажется еще выше, чѣмъ онъ есть на самомъ дѣлѣ отъ контраста съ приземистыми домами и лавками сартовскаго города, отодвинувшимися отъ него въ стороны на почтительное разстояніе. Удивительнѣе всего то, что во всей этой постройкѣ, при всей ея обширности и высотѣ, вы нигдѣ не замѣчаете никакихъ желѣзныхъ связей, перемычекъ и скрѣпленій, такъ что Богъ ее энаетъ, на чемъ и какъ вся эта масса держится въ теченіе свыше пятисотъ лѣтъ, несмотря на частыя и довольно сильныя землетрясенія, и опять-таки невольно отдаешь справедливую дань уваженія высокому искусству и знаніямъ этихъ soi-disant, «варваровъ-строителей».