В гостях у эмира Бухарского

И затѣмъ хальфа пояснилъ мнѣ, что Кусамъ, сынъ Аббаса, двоюроднаго брата Пророка, да будетъ во вѣки благословенно его священное имя! — пришелъ съ правовѣрнымъ войскомъ водворять истинную вѣру въ Сугудъ, гдѣ тогда обитали гебры, нечестивые огнепоклонники, и войско его, претерпѣвая много всякихъ лишеній, возроптало, наконецъ, на Аллаха, и Аллахъ, въ наказаніе за это, допустилъ нечестивыхъ гебровъ разбить армію правовѣрныхъ, вслѣдствіе чего Кусамъ, покинутый своими воинами, долженъ былъ спасаться бѣгствомъ, и бѣжалъ онъ именно въ эти мѣста, на Афросіабъ. Достигнувъ же холма, на которомъ нынѣ красуется Хазряти-Шахи-Зинда, лошадь святого отъ изнеможенія пала. Тогда Кусамъ бросилъ отъ горя свою нагайку на землю, и изъ ея черенка вскорѣ выросло дерево «камчинъ», которое и по сей день благополучно растетъ во дворѣ около мечети, а самъ сокрылся въ пещеру, которую тюря сейчасъ тоже увидитъ, и въ этой пещерѣ скрывался долгое время отъ гебровъ, пока Аллахъ, чрезъ своего святого ангела, не указалъ ему другое, еще болеѣ удобное и укрытое подземелье, гдѣ онъ и теперь проживаетъ въ постѣ и молитвѣ. ^{3}

— Но тогда зачѣмъ же этотъ гробъ, если онъ не умеръ? — спросилъ я.

— Гробъ, тюря, сооруженъ впослѣдствіи, много годовъ спустя послѣ того какъ правовѣрные окончательно покорили гебровъ, и когда гебры, познавъ, наконецъ, истиннаго Бога, благополучно приняли исламъ. По указанію свыше, гробъ сооруженъ Тимуромъ, самимъ эмиромъ Тимуромъ, тюря, надъ самою пещерой святого, въ память того, что на самомъ этомъ мѣстѣ Кусамъ въ послѣдній разъ видѣлъ надземный міръ и какъ бы разстался съ жизнію, то есть съ людскою жизнью, тюря, съ ея заботами, печалями и радостями, и, уйдя въ подземелье, весь предался Богу, запечатлѣвъ себя молчаніемъ и тайной.

Выслушавъ это объясненіе, я заглянулъ чрезъ рѣшетку средней двери въ помѣщеніе гроба. Это небольшая каморка, слабо освѣщенная сквозь маленькое оконце, продѣланное вверху, надъ изголовьемъ саркофага, который сложенъ изъ кирпича и, какъ говорятъ, облицованъ голубыми кафлями, но разглядѣть ихъ невозможно, такъ какъ весь саркофагъ сверху до полу покрытъ множествомъ драгоцѣнныхъ шелковыхъ, бархатныхъ и парчевыхъ тканей, давно уже утратившихъ отъ времени свои первоначальныя краски. Покровы эти составляютъ, по большей части, приношенія бухарскихъ эмировъ, которые никогда не въѣзжали въ Самаркандъ, не поклонившись предварительно гробу Кусама.

От правой стороны, рядомъ съ рѣшетчатою дверью, низенькій сводчатый проходъ ведетъ въ свѣтлую каморку, не имѣющую непосредственнаго сообщенія съ среднею. Здѣсь у стѣны стоитъ бунчукъ Кусама, — конскій хвостъ на древкѣ съ металлическою булавой, — обвѣшенный подобно рыбѣ-замку разноцвѣтными лоскутками и тряпочками, большая часть которыхъ оставляется здѣсь безплодными женщинами, разъ въ недѣлю молящими живаго царя о ниспосланіи имъ дѣтей. Чтобы проникнуть въ подземелье этого царя надо возвратиться въ аванъ-залу, гдѣ въ правомъ углу находится узкій и низенькій спускъ въ такъ называемую «чилля-хана», что собственно значитъ покаянная комната. Мутевали зажегъ свѣчу и подалъ мнѣ руку. Согнувшись насколько было возможно, я спустился вслѣдъ за нимъ по нѣсколькимъ крутымъ и высокимъ ступенькамъ. Затѣмъ мы повернули направо и столь же узкимъ корридоромъ спустились еще ниже по наклонной плоскости, но уже безъ ступеней. Деревянная дверка медленно захлопнулась за нами, издавъ протяжный хриплый скрипъ, точно стонъ умирающаго страдальца. Пройдя нѣсколько шаговъ мы очутились въ совершенно пустой комнатѣ съ низкимъ сводчатымъ потолкомъ. Въ ея противоположной стѣнѣ виднѣлся узкій сводчатый проходъ въ другое подземелье, закрытый сверху до полу бѣлою завѣсой. Мутевали приподнялъ ее, и я невольно отшатнулся нѣсколько назадъ.

Свѣтъ свѣчи сразу упалъ на мертвенно-блѣдное, изможденное лицо человѣка въ бѣломъ одѣяніи, неподвижно сидѣвшаго противъ входа на полу посрединѣ подземелья. Не только ни малѣйшаго движенія не сдѣлалъ этотъ человѣкъ, но даже взглядомъ не провелъ при появленіи предъ нимъ нежданныхъ посѣтителей. Словно мертвый или скорѣе какъ кукла сидѣлъ онъ по-восточному, скрестивъ подъ себя ноги, въ то время какъ вытянутыя руки покоились на его колѣняхъ. Взоръ его былъ глубоко потупленъ, а общее выраженіе лица оставалось какимъ-то тупымъ, неопредѣленнымъ. На видъ ему можно было дать года двадцать четыре.

— Это подвижникъ, пояснилъ мутавали шопотомъ и не безъ нѣкоторой почтительности: — уже тринадцатыя сутки сидитъ въ постѣ и молитвѣ, а всего сидѣть ему сорокъ сутокъ. [37]