В гостях у эмира Бухарского

Дѣло оказалось вотъ въ чемъ: на глаза хазрета никто не можетъ предстать иначе, какъ въ подобающемъ костюмѣ, то есть въ халатѣ, дабы непотребнымъ видомъ не оскорбить его священные взоры. Поэтому въ прежнія времена на представлявшихся ему пословъ приближенные его всегда накидывали жалованные почетные халаты, въ которыхъ послы и отбывали свою аудіенцію, и притомъ такой халатъ обыкновенно служилъ выраженіемъ или синонимомъ милости хазрета, безъ чего, конечно, никто не могъ сподобиться и его лицезрѣнія. Уже самое допущеніе иностранца къ такому лицезрѣнію считалось актомъ величайшей къ нему милости, а видимымъ изъявленіемъ оной служилъ халатъ. Этотъ стародавній обычай именно на томъ и основанъ, что не подобаетъ де повелителю правовѣрныхъ лицезрѣть кяфыра, одѣтаго въ неприличный костюмъ, а всякое одѣяніе, за исключеніемъ халата, почитается здѣсь неприличнымъ. Обрядъ накидыванія на плечи почетнаго халата, въ началѣ русско-бухарскихъ сношеній, послѣ покоренія Ташкента, пытались было здѣсь продѣлывать и съ нашими послами, пока высокостепеннону эмиру не было выяснено, что на мундиръ и эполеты, пожалованные Императоромъ Всероссійскимъ не можетъ быть никѣмъ надѣто никакое постороннее украшеніе. Вслѣдствіе такого заявленія volens-nolens пришлось отказаться отъ продѣлыванія халатной церемоніи. Но какъ въ то же время отказаться эмиру отъ древняго обычая, установленнаго этикетомъ, не роняя передъ подданными своего достоинства? Вотъ и придумали нѣчто среднее, а именно, стали постилать почетные халаты на кресла и табуреты, на которыхъ должны сидѣть послы во время первой аудіенціи. При этомъ предполагается, что toutes les apparences sont sauvees, или какъ говорится, и овцы цѣлы, и волки сыты: жалованный халатъ не надѣвается на эполеты, но посолъ все же сидитъ на жалованномъ халатѣ, что и знаменуетъ, якобы халатъ надѣтъ на немъ. Вы скажете, что это совсѣмъ не одно и то же; но хитроумные персы, изъ коихъ состоитъ большинство придворнаго штата, подведутъ вамъ такой рогатый силлогизмъ, что по ихнему выйдетъ будто послѣднее совершенно тождественно съ первымъ. Тутъ дѣйствуетъ у нихъ аргументъ вотъ какого рода: положимъ, говорятъ они, если бы на послѣ былъ надѣтъ халатъ, то сидѣлъ ли бы посолъ на нѣкоторой части этого халата, и именно на изнаночной, подбитой мѣхомъ? А если сидѣлъ бы, то въ данномъ случаѣ посолъ садится какъ разъ на то самое мѣсто мѣховой подкладки, которое пришлось бы подъ сидѣньемъ, если бы халатъ былъ надѣтъ на немъ. А если это такъ, то не все ли равно, будетъ ли халатъ дѣйствительно накинутъ ему на плечи, или же только положенъ надлежащимъ образомъ на кресло? Тутъ все дѣло въ томъ, лишь бы былъ налицо фактъ сидѣнья на жалованномъ халатѣ, чѣмъ, съ одной стороны, щадится самолюбіе посла, а съ другой — удовлетворяется самолюбіе эмира. А эмирскіе публичные глашатаи все равно возвѣстятъ потомъ народу на базарахъ, что хазретъ, волей Аллаха, тогда-то принялъ милостиво русскихъ пословъ и отпустилъ ихъ съ почетными халатами и другими дарами. Народъ и будетъ знать, что почетные халаты пожалованы, а это все, что нужно.

По окончаніи визита къ Остана-кулю, нѣкто изъ нашего посольства, между прочимъ, сдѣлалъ очень мѣткую характеристику этого человѣка: — «Знаете ли, сказалъ онъ, — я замѣчаю, что всѣ царедворцы, гдѣ бы то ни было, въ сущности рѣшительно одинаковы. Посмотрите вы на этого перваначи: — важный, добродушно-простой, привѣтливый, но въ сущности равнодушный ко всему на свѣтѣ, кромѣ самого себя и своего государя, которому, очевидно, очень преданъ. У него даже такія же точно манеры, какъ и у нашихъ царедворцевъ: простыя, лѣнивыя, но изящныя и всегда исполненныя чувства собственнаго достоинства».

Возвращались мы отъ первавачи уже не чрезъ ташкери, а чрезъ одинъ изъ боковыхъ дворовъ замка, такъ называемый «пушкарный», гдѣ стоятъ шесть или восемь полевыхъ орудій старой конструкціи съ винградами и цампфами, на неуклюжихъ деревянныхъ лафетахъ. Тѣла орудій покрыты ситцевыми чахлами, и вся батарея охраняется двумя часовыми изъ сарбазовъ.

Проводъ по улицамъ богато убранныхъ лошадей отъ дворца до посольскаго дома доставилъ новую «томашу» для базарной и уличной публики, которая, въ ожиданіи ихъ появленія, стояла повсюду толпами. Но что замѣчательно, — толпы эти повсюду отличались своею, такъ сказать, солидностію, своимъ въ высшей степени степеннымъ поведеніемъ: не только давки, но и ни малѣйшей суеты, ни гама, ни крика, ни ругани между собою (не то, что европейская толпа!). Исключеніе составляли только мальчишки, бѣжавшіе рядомъ съ лошадьми; но мальчишки въ этомъ отношеніи повсюду и всегда совершенно одинаковы.