В гостях у турок

— Ничего, сядемъ, отвчала Глафира Семеновна, опускаясь на коверъ. — Чай у него есть? — спросила она про кафеджи.

— Все есть, мадамъ.

— Такъ спросите мн чаю и бутербродовъ съ сыромъ.

Когда жена отвернулась, Николай Ивановичъ дернулъ за рукавъ армянина и тихо проговорилъ:

— А что-жъ ты хотлъ насчетъ коньяковой выпивки?

— Все будетъ. Молчи и садись.

Николай Ивановичъ слъ. Карапетъ сталъ говорить кафеджи что-то по-турецки. Тотъ улыбнулся, кивнулъ и сказалъ: «Эветъ, эветъ… Хай, Хай…».

Началось завариваніе чаю изъ большого кипящаго на жаровн чайника съ кипяткомъ Кафеджи подалъ компаніи на чистенькой доск длинный блый хлбъ, кусокъ сыру и ножъ.

— Вотъ какъ прекрасно! Ну, это еще лучше, я сама сдлаю бутерброды, — сказала Глафира Семеновна и принялась кромсать хлбъ и сыръ.

Чай розлитъ въ чашки и кафеджи поочередно сталъ подавать ихъ сначала Глафир Семеновн, потомъ Николаю Ивановичу и наконецъ Карапету.

Николай Ивановичъ опять дернулъ Карапета за рукавъ, напоминая о выпивк, а тотъ указалъ ему на чашку и проговорилъ:

— Пей, пей, дюша мой. Все будетъ хорошо.

Николай Ивановичъ поднесъ чашку къ губамъ и услыхалъ винеый запахъ, прихлебнулъ изъ нея и, почувствовавъ, что чай сильно разбавленъ коньякомъ, улыбнулся.

— Хорошо чайку съ устатку выпить, — произнесъ онъ, щуря масляные глаза.

— Пей, пей! И какого ползительнаго дло этотъ чай, такъ просто перваго сорта! — откликнулся армянинъ, тоже улыбаясь.

— Закусите вы сначала, а чаемъ потомъ будете запивать, — предлагала имъ бутерброды Глафира Семеновна.

— Потомъ, мадамъ, потомъ, дюша мой, барыня-сударыня, — отстранилъ отъ себя бутерброды армянинъ. — Сначала мы выпьемъ чай, а потомъ закуска пойдетъ. Очень пить хочется, мадамъ.

Мужчины смаковали глотки и наслаждались пуншемъ, приготовленнымъ для нихъ, по приказанію Карапета. услужливымъ кафеджи. Глафиру Семеновну они успли надуть вторично.

XCI

Гнвная, поблднвшая отъ злости, въ сбитой на бокъ второпяхъ шляпк, бжала Глафира Семеновна съ кладбища на пароходъ. Уста ея изрыгали цлый лексиконъ ругательствъ на мужа и Карапета. Дло въ томъ, что по винному запаху, распространившемуся изъ чашекъ Николая Ивановича и армянина, она узнала, что вторично обманута ими, но, къ несчастью, она узнала объ обман нсколько поздно, когда уже т допивали по третьей чашк пунша, и носъ у армянина сдлался изъ краснаго сизымъ, а у Николая Ивановича и осоловли глаза.

— Ахъ, вы опять надувать меня вздумали! Вмсто чаю пуншъ пьете! Домой, домой тогда! Не хочу и минуты здсь оставаться, — взвизгнула она и, какъ ужаленная пантера, вскочила съ ковра и побжала съ горы внизъ по направленію къ выходу изъ сада.

Мужчины, разсчитавшись съ кафеджи и выпивъ еще по рюмк коньяку гольемъ «на дорожку», поспшно догоняли ее. Головы ихъ были отяжелвши, ноги слабы. Николай Ивановичъ даже споткнулся и упалъ разъ, прежде чмъ догнать жену.

— Пронюхала! Нтъ, каково? Пронюхала! — повторялъ онъ своему спутнику.

— Хитраго дама! Охъ, какого хитраго! — отвчалъ Каранетъ. — Моя покойнаго жена была совсмъ глупаго двочка передъ ней.

— Все-таки мы, Карапетъ, домой не подемъ. Что теперь дома длать? Мы подемъ по Босфору, продолжалъ Николай Ивановичъ.

— А если твоя барыня захочетъ домой? — спросилъ Карапетъ.

— Мы ее опять надуемъ. Почемъ она знаетъ, куда пароходъ идетъ? Сядемъ, скажемъ, что демъ въ Константинополь, а сами къ Черному морю. Надо-же намъ Босфоръ посмотрть.

— Непремнно надо, дюша мой. Босфоръ — перваго дло. Какъ возможно безъ Босфоръ!

— Ну, такъ вотъ на пристани и бери билеты до Чернаго моря и обратно въ Константинополь. Ты говорилъ, что можно.

— Можно, можно, эфендимъ. Ретуръ-былетъ это называется. А только и хитраго ты человкъ, дюша мой, эфендимъ, на счетъ своя жена! — похлопалъ армянинъ своего спутника по плечу и толкнулъ его въ бокъ. — Говорятъ, армянинъ хитраго человкъ, хитре жида. Нтъ, дюша мой, ты хитре армянина.

— Какое! Это я только насчетъ жены, да и то она всегда верхъ беретъ, — далъ отвтъ Николай Ивановичъ.

Только за воротами кладбища успли они нагнать Глафиру Семеновну. Потъ съ нихъ струился градомъ. Отъ потоковъ его пыльныя лица ихъ сдлались полосатыми, какъ голова у зебра. Глафира Семеновна чуть не плакала отъ злости.

— Ага, пьяницы! Наконецъ-то вы оторвались отъ вашей кабацкой соски! — встртила она мужчинъ,

— Да какое-же тутъ пьянство, душечка, возразилъ мужъ. — Просто выпили пуншику на легкомъ воздух при благоуханіи кипариса.

— Однако, вы меня надули. Два раза надули! Нтъ, ужъ больше не надуете. Теперь домой и никуда больше.

— Да конечно-же, домой, ангельчикъ. Куда-же больше? Продемъ черезъ Босфоръ и домой.

— Нтъ, совсмъ домой. Прямо въ Россію домой… Въ Петербургъ домой… Вонъ изъ этого пьянаго города! — кричала Глафира Семеновна.

— Да разв мы пьяны, мадамъ, дюша мой? — началъ армянинъ, пуча глаза.

— Еще-бы нтъ! Совсмъ пьяны. Разв сталъ-бы трезвый мужъ при своей жен проходящихъ мимо турчанокъ за платья хватать. Да и вы тоже пьяная морда.

— Позволь, дюша мой, мадамъ… Это были не турчанки, а дв армянки. И тронулъ ихъ за платьевъ я, а не мужъ твой.