В гостях у турок

Необыкновенно веселый, ласкающій взоръ видъ представляетъ изъ себя Новое или Большое кладбище въ Скутари, расположенное на гор. Десятки тысячъ памятниковъ представились супругамъ Ивановымъ, когда они вошли за каменную ограду. Отъ входа вились въ гору нсколько дорожекъ, обсаженныхъ высокими и низкими кипарисами: и среди темно-зеленой зелени бллись блые мусульманскіе памятники, состоящіе всегда у мужчинъ изъ трехъ, а у женщинъ изъ двухъ камней: одного, составляющаго плашмя лежащую плиту и другого — на ребро поставленную плиту. У мужскихъ памятниковъ третій камень составлялъ тюрбанъ или чалму, высченные изъ какой либо каменной породы и поставленные сверху третьяго камня, немного въ наклоненномъ вид на бокъ. Памятники и кипарисы шли въ гору и представляли изъ себя дивный видъ для поднимающагося путника, но еще боле великолпный видъ открывался ему, если онъ обертывался назадъ. Съ высокой горы по направленію дорожекъ виднлся внизу голубой Босфоръ, а дале европейскій берегъ съ причудливыми, разнообразными постройками, расположенными террасами.

Глафира Семеновна воскликнула:

— Ахъ, какъ здсь хорошо и уютно! А у насъ-то въ Россіи какія кладбища! Мрачныя, непривтливыя, сырыя. Плакучія деревья повсюду да еще жалобно каркающія вороны въ придачу. А здсь… Ну, посмотрите, какая прелесть вотъ этотъ уголокъ съ усвшимися на ковр турчанками! указала она мужу и Карапету.

— Турки любятъ, мадамъ, чтобы кладбище было хорошо, — отвчалъ Карапетъ. — Для турки кладбище — гулянье, а для турецки женщины — другой гулянья нтъ.

— Что это они пьютъ и дятъ? — разспрашивала Глафира Семеновна армянина.

— Здсь вс, мадамъ, пьютъ и дятъ. Надо и намъ, барыня-сударыня, выпить и закусить.

Глафира Семеновна промолчала и продолжала наблюдать. Группы публики, по большей части женщины съ ребятами и безъ ребятъ, виднлись повсюду. Он сидли и стояли въ самыхъ разнообразныхъ позахъ около памятниковъ. Слышался смхъ, веселые разговоры. Турчанки, дйствительно, въ большинств случаевъ, что-нибудь ли: или апельсины, или сласти изъ коробокъ, подсовывая ихъ подъ густыя вуали въ ротъ. Да и не особенно тщательно у всхъ женщинъ опущены были эти вуали. У нкоторыхъ они были приподняты до носа и давали видть подбородокъ, губы и красивые зубки, кусающіе апельсинъ или засахаренный фруктъ. Были и такія, которыя совсмъ откинули вуаль и закрыли только ротъ и подбородокъ обычнымъ блымъ шелковымъ шарфомъ съ шеи. И здсь, на кладбищ, сновали разносчики съ състными припасами, фруктами и сластями, и здсь были кафеджи съ ручными телжками и предлагали кофе, выкрикивая по-турецки: «кагве».

— Однако, здсь-то ваши турецкія дамы не особенно вплотную прикрываютъ личики, — замтилъ Николай Ивановичъ Карапету.

— Да, да… Это врно. Здсь всегда бываетъ мало турокъ мужчинъ и потому турецкаго дамы не боятся, что они получатъ непріятность, — отвчалъ Карапетъ.

— А какая-же можетъ быть непріятность?

— А посмотритъ на открытаго лицо и скажетъ: «ахъ, ты дура, какъ ты смешь, мерзкаго женщина, безъ вуаль сидть?»

— Да какое-же онъ иметъ право? — проговорила Глафира Семеновна

— Турки всегда имютъ право надъ дамамъ. Это только нашего дамы имютъ право надъ нами. Да…

И Карапетъ многозначительно подмигнулъ Глафир Семеновн.

— А вы хотите, чтобы и вамъ волю дали надъ нами? — покосилась на него та. — Нтъ, — мы Европа, мы этого не допустимъ.

— Смотри, смотри. Вотъ одна и совсмъ сдернула съ себя вуаль и смется, — указалъ Николай Ивановичъ армянину на женщину. — И какая хорошенькая!

— Была бы не хорошенькая, такъ не сдернула бы вуали, — отвчалъ Карапетъ. — Будь съ косого глазы морда — еще больше закуталась-бы.

— Николя! не пяль глаза! Это даже неприлично! — дернула мужа за рукавъ Глафира Семеновна.

— Если не турокъ идетъ, турецкаго дамы всегда очень съ большая смлость… Сейчасъ вуаль прочь… «Смотри, дюша мой. какая я душка»! Тутъ на кладбищ, если холостаго человкъ, можетъ даже въ любовь сыграть, — повствовалъ армянинъ. — Видишь, дюша мой, еще одна дама передъ тобой вуаль сдернула.

— Николай Ивановичъ! Да чего-же ты сталъ-то! Стоитъ и выпучилъ глаза, — закричала на мужа Глафира Семеновна, вся вспыхнувъ. — Иди впередъ.

— Иду, иду, матушка. Вдь отъ посмотрнья ничего не сдлается. Но отчего-же Карапетъ Аветычъ, он могутъ догадаться, что мы не турки? Ну, я безъ фески, а вдь ты въ феск.

— А носъ-то мой, дюша мой? — тронулъ себя за носъ Карапетъ. — Самаго настоящій армянска носъ. О, турецки дамы знаютъ всякаго носъ!

— Да неужто это такъ? — спросила Глафира Семеновна и, какъ ни была сердита на мужа и Карапета, разсмялась.

Карапетъ воспользовался ея проясненіемъ среди гнва и сказалъ:

— Такого часъ теперь подошелъ, мадамъ, что надо закусить и кофе выпить. Вотъ кафеджи. — У него есть хлбъ, сыръ, варенаго курица…Пойдемъ къ нему и онъ насъ угоститъ.

— Хорошо. Только пожалуйста, чтобы водки и вина не было, — согласилась Глафира Семеновна.

— Ни. ни, ни… Вотъ какъ этого памятникъ будемъ блы.

Они подошла къ телжк кафеджи. Тотъ уже раскинулъ на земл коверъ и попросилъ ихъ садиться.

— Надо ужъ по-турецки, мадамъ, — сказалъ Каранетъ. — Садитесь на коверъ.