В гостях у турок. Юмористическое описание путешествия супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых через славянские земли в Константинополь

Прежде чем войти в комнату подъемной машины, супруги осмотрелись по сторонам. В сенях было несколько лепных дверей с позолотой, и на матовых стеклах их значились надписи, гласящие по-французски: «столовая», «кафе», «кабинет для чтения», «куафер», «бюро».

– Сдерут в такой гостинице. Ох как сдерут! Чувствую, что обдерут как липку, – проговорил Николай Иванович, влезая в подъемную машину.

– Ну что ж… Зато уж хорошо будет и лошадиным бифштексом не накормят, – отвечала Глафира Семеновна, усаживаясь на скамейку.

Торжественно встал перед ними в машине бакенбардист, достал для чего-то из кармана аспидные таблетки, раскрыл их и вынул из-за уха карандаш. Турчонок в феске запер дверь, нажал кнопку, раздался легкий свисток, и машина начала подниматься.

Во втором этаже машина остановилась. Опять свисток. Бакенбардист выскочил на площадку коридора и пригласил выйти супругов. Навстречу им вышел еще фрачник, уже гладко выбритый, еще более чопорный и уж с такими высокими воротничками, упирающимися в подбородок, что голова его окончательно не вертелась. За ним виднелась горничная в белом чепце пирамидой, черном платье на подъеме и переднике с кармашками, унизанном прошивками и кружевцами. Горничная совсем напоминала опереточную прислугу, какая обыкновенно бывает на сцене около декорации, изображающей таверну, подает жестяные кружки горланящему мужскому хору и наливает в них из бутафорских деревянных бутылок вино. Для довершения сходства у нее были даже подведены глаза.

– Сдерут. Семь шкур сдерут. Чувствую, – опять проговорил жене Николай Иванович, выходя из подъемной машины. – По лицу вижу, что вот эта глазастая привыкла к большим чаевым.

– Ну что тут… – отвечала жена. – Зато чисто, опрятно. А то уж я очень боялась, что мы попадем в Константинополе в какое-нибудь турецкое гнездо, где и к кофею-то подадут кобылье молоко.

– Вот комната о двух кроватях, – произнес по-французски, распахнув двери номера, первый фрачник. – Вчера из нее выехал русский шамбелен, – прибавил он. – Oh, une grande personne!

Комната была большая, в три окна, прекрасно меблированная.

– А комбьян? – спросил о цене Николай Иванович.

Фрачник в бакенбардах посчитал что-то карандашом на таблетках и отвечал:

– При двух кроватях эта комната будет вам стоить шестьдесят два пиастра в день.

Николай Иванович взглянул вопросительно на жену и сказал по-русски:

– Шестьдесят два пиастра… Разбери, сколько это на наши деньги! Вишь, какой туман подпускает. Надо, впрочем, поторговаться. Наш еврейчик давеча говорил, что здесь в Константинополе надо за все давать только половину. Ce шер, мосье… Прене половину. Ли муатье… – обратился он к фрачнику.

– Коман ли муатье? – удивился тот. – О, мосье, ну закон прификс.

– Ну, карант: франк.

– Вы меня удивляете, монсье… – продолжал фрачник по-французски и пожал плечами. – Разве наш торговый дом (notre maison) позволит себе просить больше, чем назначено администрацией гостиницы!

– Надо дать, что спрашивает. Он говорит, что у них без торга, – сказала Глафира Семеновна.

– Без торга! А еврейчик-то наш давеча что говорил? Дам ему пятьдесят. Ну, сянкант, мусью.

Фрачник с бакенбардами в виде плавательных перьев сделал строгое лицо, отрицательно потряс головой, сложил таблетки и убрал их в карман, а карандаш спрятал за ухо, как бы показывая, что окончательно прекращает разговоры. Гладко бритый фрачник улыбался и перешептывался с опереточной горничной.

– Ни копейки не хочет уступить, а еврейчик говорил, что в Константинополе надо торговаться, – повторил Николай Иванович жене.

– Да ведь наш еврейчик говорил про турок, – отвечала Глафира Семеновна, – а тут французы. Бон… Ну рестон зиси…[56] – обратилась она к фрачнику с бакенбардами и стала снимать с себя верхнее платье.

Фрачник в бакенбардах поклонился и вышел из комнаты. Опереточная горничная бросилась к Глафире Семеновне помогать ей снимать пальто. Гладко бритый фрачник принял от Николая Ивановича пальто и остановился у дверей в ожидании приказаний.

– Вообрази, от нее пахнет духами, как из парфюмерной лавки, – сказала мужу Глафира Семеновна про горничную, которая помогала ей снять калоши.

– Слышу, слышу, – отвечал тот, – и чувствую, что за все это сдерут. И за духи сдерут, и за трехэтажный чепчик сдерут, и за передник. Что ж, надо чаю напиться и закусить что-нибудь.

– Да-да… И надо велеть принести бутербродов, – проговорила Глафира Семеновна. – Апорте ну дю те… – обратилась она к слуге, ожидавшему приказаний.

– Bien, madame… Désirez vous du the complet?

– Вуй, вуй… Компле… Е авек бутерброд… Впрочем, что я! Де тартин…

– Sandwitch? – переспросил слуга.

– И сэндвич принесите.

– Постой… Надо спросить, нет ли у них русского самовара, так пусть подаст, – перебил жену Николай Иванович. – Экуте… Ву заве самовар рюс?

Слуга удивленно смотрел и не понимал.

– Самовар рюс… Te машине… Бульивар рюс… – пояснила Глафира Семеновна.

– Nous avons caviar russe, мадам, – произнес слуга.