В кафе с экзистенциалистами. Свобода, бытие и абрикосовый коктейль

Де Бовуар снова потеряла с ним связь и долгое время не имела никаких известий ни о нем, ни о ком-либо другом. Она тоже присоединилась к гражданским беженцам, все они бежали на юго-запад, не задаваясь никакой целью, кроме как избежать наступления на них с северо-востока. Симона уехала с семьей Бьянки Биненфельд в машине, битком набитой людьми и чемоданами. Велосипед, пристегнутый спереди, загораживал свет фар, пока перегруженная машина продвигалась в автомобильном потоке. Выехав за пределы города, они разъехались. Де Бовуар села на автобус и несколько недель гостила у друзей в Анже. После этого она, как и многие другие, вернулась в Париж, а на обратном пути ее даже подвезли на немецком грузовике.

Город показался ей совершенно обычным — за исключением того, что теперь повсюду прогуливались немцы, одни выглядели надменными, другие — озадаченными или смущенными. Уже через полгода, в январе 1941 года, писатель Жан Геенно заметил: «Мне кажется, я могу прочесть смущение на лицах оккупационных войск… Они не знают, что делать на улицах Парижа и на кого смотреть». Де Бовуар возобновила свою привычку писать в кафе, но ей непривычно было наблюдать группы нацистов в форме, которые наслаждались кофе с коньяком за соседними столиками.

Она также начала приспосабливаться к небольшим разочарованиям и компромиссам, которые стали для парижан неизбежными. Чтобы сохранить работу преподавателя, ей пришлось подписать документ, в котором говорилось, что она не является ни еврейкой, ни масонкой. Это было «отвратительно», но она сделала это. Поиск продуктов или топлива для предстоящей зимы на черном рынке стал обычным делом, поскольку запасы в городе истощались. Те, у кого были друзья в сельской местности, с благодарностью ждали от них посылок со свежими продуктами. Однако иногда они шли слишком долго: в первой посылке, которую получила де Бовуар, был прекрасно приготовленный кусок свинины, кишащий личинками. Она соскребла их и спасла то, что смогла. Позже она придумала, как промыть вонючее мясо в уксусе, а затем несколько часов тушить его с приправой из крепких трав. У нее в комнате не было отопления, поэтому она ложилась спать в лыжных штанах и шерстяном свитере, а иногда в таком же виде вела занятия. Симона стала носить тюрбан, чтобы сэкономить на парикмахерах, и обнаружила, что ей идет. «Я стремилась упростить все, что только можно», — писала она в своих мемуарах.

Одним из необходимых изменений было научиться мириться с идиотскими морализаторскими поучениями, ежедневно исходящими от коллаборационистского правительства, — напоминаниями о необходимости уважать Бога, чтить семейные устои, следовать традиционным добродетелям. Это возвращало ее к «буржуазным» разговорам, которые она так ненавидела в детстве, но на этот раз подкрепленным еще и угрозой насилия. Впрочем, возможно, такие разговоры и прежде подкреплялись скрытой угрозой насилия? Впоследствии она и Сартр сделали это убеждение центральным в своей деятельности: благозвучным буржуазным ценностям, по их мнению, никогда нельзя было доверять или принимать их за чистую монету. Возможно, они это поняли как раз во время юродствующего режима, которым была оккупированная Франция.

Де Бовуар по-прежнему не знала, жив ли Сартр. Чтобы успокоиться (и согреться), она стала каждый день после ходить в Национальную библиотеку или библиотеку Сорбонны, где после занятий читала «Феноменологию духа» Гегеля. Работа, требующая постоянного внимания, успокаивала, как и величественное видение Гегелем человеческой истории, развивающейся через неизбежные последовательности тезиса, антитезиса и синтеза к кульминации в Абсолютном Духе. Каждый день после обеда она выходила из библиотеки с сияющим ощущением правильности всего сущего — ощущение длилось около пяти минут, прежде чем его уничтожала мерзкая городская реальность. И тогда ей нужен был Кьеркегор: этот неловкий непочтительный антигегельянец. Чтение обоих сразу, наверное, дезориентировало, но каким-то образом, подобно правильному сочетанию хорошего и плохого, именно оно дало ей то, в чем она нуждалась. Обе философии нашли свое отражение в ее готовящемся романе «Гостья». Они стали двумя ключевыми источниками и для нее, и для экзистенциализма в целом: Кьеркегор с его настойчивой идеей свободы и выбора и Гегель с его видением того, как эпический масштаб истории поглощает отдельных людей.