В кафе с экзистенциалистами. Свобода, бытие и абрикосовый коктейль

«Как-то раз звоните другу, а телефон все трезвонит в пустой квартире; вы приходите и стучитесь в дверь, а он не подходит; когда дверь открывает консьерж, в коридоре стоят лишь два придвинутых друг к другу стула, а рядом валяются окурки от выкуренных немцами сигарет».

Сартр сформулировал это так: «тротуары города будто бы иногда разверзаются, и чудовищные щупальца тянутся вверх, чтобы утащить кого-то вниз». В кафе было все меньше знакомых лиц. Де Бовуар писала о том, как две привлекательные чешские женщины, завсегдатаи кафе «Флор», в один прекрасный день просто исчезли. Они так и не вернулись. Было невыносимо видеть пустой столик, который они любили занимать: «это было именно что небытие».

Такие кафе, как «Флор», продолжали оставаться центром парижской жизни. Прежде всего, в них можно было согреться: они были куда теплее убогих дешевых гостиниц, где зачастую не было ни отопления, ни нормальной кухни. Гостиницы пребывали в плачевном состоянии даже после войны, как заметил в 1950-х годах американский писатель Джеймс Болдуин: «Как только я остановился во французском отеле, я понял, для чего нужны французские кафе». Там же можно было поговорить, обсудить насущные дела, проявить свой ум в беседе. Кафе, безусловно, определяли социальную жизнь Бовуар и Сартра, будучи местами, где они встречали поэтов, драматургов, журналистов, художников, таких как Пабло Пикассо и Альберто Джакометти, и писателей-авангардистов, таких как Мишель Лейрис, Раймон Кено и Жан Жене. Последний, бывший вор и секс-работник, ныне прославившийся как писатель, однажды просто подошел к Сартру во «Флоре» и сказал «Bonjour». Это было одно из многочисленных знакомств, завязавшихся в военное время за столиками кафе.

С Альбером Камю они познакомились так же неожиданно, но в театре Сары Бернар, где он объявился однажды в 1943 году во время репетиции пьесы Сартра «Мухи»[49]. Они уже слышали друг о друге: Камю рецензировал «Тошноту», а Сартр как раз писал статью о «Постороннем»[50] Камю. Писатели сразу же нашли общий язык. Позднее де Бовуар говорила, что им с Сартром Камю показался «простой, жизнерадостной душой», часто веселым и шутливым в разговоре и настолько эмоциональным, что «он мог усесться на снегу посреди улицы в два часа ночи и начать изливать свои любовные страдания».

После своего пребывания в Париже в 1940 году Камю несколько раз ездил в Алжир и обратно. Его жена Франсин все еще оставалась там, застряв в стране, которую заняли союзные войска, а Альбер в это время находился в Лионе, где лечился от туберкулеза, от которого страдал всю жизнь. Он уже закончил «три абсурда», над которыми работал три года назад; они прежде всего говорили о его беспорядочном опыте французского алжирца, оказавшегося между двумя странами и не чувствовавшего себя дома ни в одной из них. Они также отражали его ранний опыт бедности: семья Камю никогда не была обеспеченной, но их положение стало особенно тяжелым после смерти отца Камю Люсьена в первый год Первой мировой войны. (Его завербовали в алжирский полк и отправили в бой в эффектной форме колониальных войск — в красных брюках и ярко-синей жилетке, совершенно неуместных в северной Франции.) Альберу, родившемуся 7 ноября 1913 года, тогда было меньше года. Он вырос в убогой квартире в Алжире вместе со своим братом, убитой горем матерью и неграмотной бабушкой, которая к тому же была жестока с маленьким Камю.

Таким образом, в то время как юный буржуа Сартр мечтал о литературном подвиге, Мерло-Понти — о счастье быть безоговорочно любимым, а де Бовуар — о своих книгах и витринах магазинов сладостей, Камю рос в мире молчания и отчуждения. В его семье не было ни электричества, ни водопровода, ни газет, ни книг, ни радио, в доме редко бывали гости и не было никакого представления о «жизненных мирах» других людей. Ему удалось сбежать, поступить в лицей в Алжире, построить карьеру журналиста и писателя, но детство наложило на него свой отпечаток. В его первом дневнике первая запись, которую он оставил в двадцать два, содержит замечание: «Определенного количества лет, прожитых без денег, достаточно для цельного мироощущения».