В конце пути

Сотрудница Конгресса бежит трусцой вдоль реки. Останавливается, и Чарли отдает ей аудиокнигу – будет что послушать на следующей пробежке. Над головой ревут истребители, патрулируют столичное небо. Женщина принимает подарок, придвигается ближе и тихонько говорит:

– Это я. Я разрешила. Я дала команду.

Ничего не объясняет, надевает наушники и бежит дальше.

Тако на плавучей платформе у берега. На блюде – гора еды, чуть ли не с фут высотой. Чарли и Робинсон осиливают, сколько могут – чипсы и авокадо, колбасу и фрикадельки, мягкий расплавленный сыр и помидоры, – потом капитулируют и отдают остальное на съеденье команде веселых футболистов с подругами.

На выходе Чарли замечает знакомую фигуру, выбирающуюся из машины вместе с двумя женщинами и мужчиной. Темные прямые волосы, идеально сидящий костюм…

Поздороваться? Однако Патрик занят, никого вокруг не замечает, и Чарли без малейших угрызений совести проходит мимо.

– О боже, ты в Вашингтоне, я в Вашингтоне, давай-ка мы с тобой…

Вестница Войны бережно поставила на стол три высоких запотевших бокала с пивом и просияла белозубой улыбкой.

– Бомбежки, разумеется. Американцы нынче вторжений не любят; переживают, зайчики – вдруг кто-то из своих пулю схлопочет, – поэтому бомбят сверху, так точней и безопасней – для тех, кто в небе, а не на земле! Только сам знаешь, как оно устроено: бомбы, бомбы, бомбы, лишь несколько координат, расплывчатая точка-мишень на карте, и бабах! Дело сделано. Проклятое руководство.

Марион отхлебнула пива, со смехом облизала белую пену, осевшую на верхней губе, и глянула на Робинсона.

– Так вы, значит, путешествуете с Чарли?

– Да. В Нью-Йорк.

– Смерть уже встречали?

– Нет, мэм.

– Встретите. Чарли просто так людей не подвозит – а может, и подвозит, – но если уж ему кто и отдал такое распоряжение, то это Смерть, а значит, Смерть идет следом. Он за вами явится, когда настанет время, уж не волнуйтесь.

– Я не волнуюсь, мэм.

– Молодец! Вот это сила духа! К чему страшиться неизбежного? За нас, ребята, за нас!

Все трое осушили бокалы.

Позже, сидя у реки, в непривычной тишине после бесконечной дороги, Робинсон начал:

– Прости, что я на тебя наорал, когда ты назвал себя лишь посланником. Прости за то… за то, что я тогда наплел. Мол, пурга все это.

– Не переживай.

– Твоя работа. Сволочная работа. Кажется, я понял. Вроде бы понял то, что ты говорил про жизнь. Как по мне… шут его знает, все эти куклуксклановцы, дети, рыдающие старухи… и дорога, чертова дорога, долгая-долгая, я уже не соображаю, куда она ведет, я только думаю… прости, дружище, я скажу, как есть… я все думаю – кем надо быть, чтобы выдерживать такое?

Чарли долго молчал. По другую сторону реки садились и взлетали самолеты; рядом проехала парочка на роликах; какой-то старик облокотился о памятник верховному судье и стал вспоминать, куда подевались ключи от дома.

Наконец Чарли заговорил:

– Я ездил в Мексику… – Он умолк. Начал вновь. – Тебе можно рассказывать? Ну, ты умеешь хранить тайны? Можно доверить тебе эту историю?

Конечно, подтвердил Робинсон. Расскажи. Я хочу понять. Хочу разобраться.

Не знаю, сумею ли я ответить. Вечный вопрос, что такое Смерть, мне задают его постоянно… но для меня, для меня самого… Однажды меня послали в Мексику.

Глава 92

Однажды…

…в таких делах важна деликатность, сродни врачебной, никто не любит обсуждать интимные подробности своей жизни, но раз уж ты спросил…

Однажды вестника Смерти послали в Тихуану вручить бутылочку кленового сиропа журналистке, которая писала о криминале. Это было давно, еще до Нигерии, до крыс, людей и воронок в пыли, но уже после ледника. Намного позже ледника, господи, ледник остался в далеком прошлом, да и вообще, неужели тот человек, который узрел бледную фигуру на фоне беззакатного неба, был Чарли? Да нет, вряд ли. Совсем не Чарли.

Ладно, не в том дело…

Чарли поставил бутылку кленового сиропа на стол перед журналисткой, и она в ужасе посмотрела сперва на Чарли, затем на бутылку.

– Уже? Но у меня еще столько дел!

Он пробормотал стандартное утешение – иногда предостережение, иногда последняя любезность, ла-ла-ла…

Однако журналистка оборвала Чарли на полуслове и потащила за рукав к самой длинной стене редакции. Там в дешевых пластиковых рамках, отполированных до металлического блеска, висели сотни газет, посвященных важным и страшным темам, – выпуски за три последних года. На каждой первой полосе присутствовало два снимка: внизу – какая-нибудь женщина, чьи огромные круглые груди лезли прямо в фотоаппарат, а подпись под ними призывала познакомиться с [шаловливой/кокетливой/соблазнительной/прелестной/божественной/стыдливой/робкой/пылкой/чувственной] [Марией/Хуаной/Маргаритой/Габриелой/Розой/Алисой/Иоландой/и пр.]

и выше, во всю страницу, – мертвые тела.