В конце пути

(В квартире в Тель-Авиве седеющий мужчина переворачивает книжную страницу и читает при свете настольной лампы. «Вселенная имеет столько центров, сколько в ней живых существ. Каждый из нас – центр вселенной, и мироздание раскалывается, когда вам шипят: “Вы арестованы!”».)

Чарли умолк. Они посидели в тишине, вестник Смерти и маленький говорливый сириец. Затем Касим спросил:

– Что сказала ваша начальница? В смысле – Сага, а не Смерть. Что она сказала?

– Ничего. Она ждала меня в гостиничном баре. Сага оценила выражение моего лица и заказала водки. Мы вместе выпили и пошли спать по своим комнатам.

– И все?

– Да.

– Она не спросила…

– Думаю, она была в курсе произошедшего. Не самого концерта, а… того, что я видел. Кого я видел. Наверное, Сага взяла меня туда именно потому, что она понимала – я останусь ради музыки; и знала, что в школу придет Смерть. Может, меня таким вот способом знакомили с начальником… Понятия не имею, честно говоря. Я еще новичок. Мы этого не обсуждали.

Касим кивнул. Затем – негромко:

– По-моему, лучше бы умер я, а не мои слова.

Чарли помолчал, стал извиняться, простите, я еще такой неопытный, приезжаю к вам, а сам рассказываю о своих бедах…

– Нет-нет, не надо просить прощения! Мне интересно про Смерть! Здесь Смерть кругом, мы все ощущаем, как он подходит ближе с каждым днем, быстрее, ближе; хорошо поговорить об этом без страха!

…да, наверное…

– Хорошо, что вы приехали, правда! Вестник Смерти, просто такая работа, человек, с которым можно все обсудить, смерть, ужас, конец. Я рассказывал вам о своих идеях?

Чарли вновь замялся. Строго говоря, задание он выполнил. Приехал в Сирию; вручил Касиму подарок – упаковку мышеловок, на что Касим воскликнул: «Но у нас нет мышей!» – и теперь Чарли мог покинуть это странное тихое место, где война, несомненно, свирепствовала, но никто не знал, где, как и ради кого; покинуть Сирию и вернуться домой.

Разум советовал поступить именно так, однако Чарли впервые попал в настоящий хаос, а истории людей, живущих в этом хаосе, вызывали уважение, поэтому Чарли вдруг выпалил:

– Нет, а что у вас за идеи?

Касим, который перед тем слушал Чарли с поникшим лицом, просиял, расправил плечи и провозгласил:

– Я – поэт!

– Ясно.

– Я четырнадцать лет борюсь за свободу! Свобода, равенство, справедливость, братство. Я, конечно, вынужден еще работать уборщиком, ради денег, но душа моя ратует за освобождение народа. Вы с запада, да, для вас свобода – вещь естественная. Вы не пугаетесь ничьих шуток, вы спокойно высказываете свое мнение, пусть слышат. Если что-то не работает, вы можете пожаловаться, сказать «это нехорошо», и вам не грозит тюрьма или смерть, вы ведь просто констатируете факт. Знаете, как утомительно постоянно лгать? Лгать другим, говорить «да, это чудесно», и слушать ложь в ответ? Понимать, что, если белое – это черное, а небо – это земля, то вот с такой правдой тебе и жить всю жизнь, с такой вот новой правдой. Словно бы мы, люди, – орлы, а нам с рождения внушают, будто орлам суждено плавать, вот мы и плывем, задыхаемся, тонем, отчаянно мечтаем взлететь, но не видим неба. Мы отыщем новый путь. Мы сотворим лучшее будущее.

(Голос из грядущего; голос из прошлого: «Мы возведем Иерусалим»[4].)

(Дирижер в Палестине: «Люди слышат музыку. Каждый человек. Повсюду».)

(Девушка, которую Чарли пока не знает, плачет в муниципалитете: «Пожалуйста-пожалуйста, выслушайте меня».)

В глазах вестника Касим, наверное, заметил тень сомнения – он чуть отстранился, выпрямил руки и надменно добавил:

– Тот, кто не был свободен, не поймет, что такое свобода.

Чарли молчал.

В долине, далеко-далеко внизу, Война потыкал большим пальцем ноги в изрезанную колеями дорогу, задумчиво цыкнул зубом и с громким вздохом объявил:

– Думаю, сойдет… сойдет…

Бойцы в ответ радостно заулюлюкали.

Голод поравнялась со старухой – все ее пожитки на спине, сзади горит деревня – и сказала:

– Выше нос, уважаемая, хуже уже не будет…

Чума подняла палец по ветру и пробормотала:

– Чтобы построить отхожее место в подобных условиях…

Чарли молчал рядом с мужчиной по имени Касим, который вдруг притих и впервые испугался. Не Смерти, пожалуй, и не своей физической кончины, а произнесенных им слов и отстаиваемых им идеалов, а еще – подаренных ему мышеловок.

Спустя два года, через двенадцать недель после разрушения жилого комплекса Лонгвью в южном Лондоне и через четыре недели после продажи первой будущей квартиры в новой застройке за пятьсот семьдесят пять тысяч фунтов домовладельцу из Хоршэма, вестник Смерти вновь сидел в международном аэропорту Эсенбога и вновь искал Касима.

Глава 44

– Я хочу поехать в Германию и получить образование там. А что – у них есть деньги, есть школы, есть больницы, конечно, немцы мне помогут, у меня же ничего нет. Так будет честно, раз они богатые.

– Убили мать, отца, дядюшек, сестру и братьев, моих соседей, друзей…

– WirsinddasVolk![5]

– В школе ей очень трудно, оно и понятно, но у нас нет возможности проконсультироваться с кем-то, кто пережил такое же…

– Школы не справляются, больницы не справляются…