В конце пути

На четвертую ночь рев самолетов стал ближе. Когда они сбросили бомбы, Чарли ощутил удивление – тряска оказалась сильнее грохота. От удара из окон вылетели стекла, а самого Чарли выбросило из постели. Он заполз под кровать, та ходила ходуном. С потолка тонкой струйкой текла пыль, снаружи гремело «ба-бах-ба-бах». Наконец все стихло, Чарли вылез из укрытия и выглянул наружу. Здание напротив дворца исчезло. Не осталось ни обломка стены, ни куска покореженной крыши, ни одиноко стоящей двери, ни даже табуретки. Сплошная пустота, пыльная завеса, и то там, то сям с неба вдруг прилетал кирпич и падал, тук-тук, внутрь идеально очерченного круга в земле, напоминающего след от прыща.

По темным завалам начали карабкаться люди – и мужчины, и женщины, – в клубах пыли запрыгали яркие лучи фонарей. Чарли ощутил на лице холодный ветер из разбитого окна, при свете свечи оглядел комнату: на кровати позвякивали осколки, изголовье было утыкано тлеющими угольками. Может, надо кому-то про это сказать? Впрочем, на фоне уличной суматохи кровать выглядела ерундой. Чарли взглянул в окно и на краю воронки узрел всадника Апокалипсиса: по его лицу метались лучики света, кожу покрывала пыль, за спиной пылал огонь, одна рука была в кармане, вторая бережно держала сигарету.

Чарли посмотрел на Войну, и тот, ощутив взгляд, поднял глаза на Чарли, с улыбкой стряхнул пепел, отвернулся и пошел прочь.

В ту ночь Войну узрело еще трое, и каждый из них увидел собственную версию одного и того же.

Студент-геолог Набил, который в день взрыва университета Алеппо избежал гибели благодаря опозданию на экзамен, прервал свои отчаянные блуждания в грязи, свои бесплодные попытки отыскать хоть одну живую душу под завалами альма-матер – и узрел…

Войну в доспехах из пепла: глаза в очках противогаза горят красным, на боку висит окровавленный меч, на животе – автомат Калашникова, рука сжимает электрошокер. Отекшие запястья и шея Войны сочились густой белой жижей – результат воздействия ядовитого газа. Набил однажды видел такое на фотографии, тогда газ применили на севере, против курдов; видел и с тех пор не мог забыть. Война находился далеко, но под ногами его громко хрустело, земля трещала, он выступал могучим, тяжелым шагом – неудержимый, как лавина; неминуемый, как сама ночь.

Амира – когда-то это был ее город, и она цеплялась за него, цеплялась, потому что мать не могла уехать из-за старости, а сестра из-за юности, потому что бежать было некуда и потому что следовало верить, следовало надеяться и верить в человеческое великодушие – Амира рванула сквозь клубы пыли на поиски выживших, и узрела Войну…

Мужчину с грязным лицом, в бандане, в высоких армейских ботинках и камуфляжных штанах, с волнистыми темными волосами и с опоясывающим шею рубцом, и Амира с ужасом поняла, что она смотрит в лицо своего брата, но не брата же, ведь он умер – сбежал воевать и не вернулся домой; по слухам, брат натворил каких-то страшных дел.

Вестник Смерти взглянул в окно и увидел Войну, и узнал его по отлично скроенному костюму, который ладно сидел на стройной, вылепленной в спортзале фигуре. Узнал по смартфону в ременном чехле, по запонкам в рукавах и по тому, как Война обозревал разруху и улыбался – словно человек, учуявший благоприятную возможность.

Касим тоже увидел Войну в ту ночь, да только не узнал надетого на нем лица, поскольку еще много-много месяцев назад Касим приказал разбить все дворцовые зеркала – слишком уж укоризненно они на него смотрели.

Глава 50

Скачок, рывок, подъем!

Грубые руки трясут за плечи:

– Ты, ты, вставай!

Чарли проснулся, слабый, разбитый; он лежал на кушетке подальше от окна, кровать по-прежнему усеивали осколки; плечи укутывало одеяло, Чарли был полностью одет – у него откуда-то появилась привычка спать в одежде. Рядом стояли двое солдат; один держал фонарик, другой тряс Чарли, хотя тот уже не спал.

– Ты! Встать-встать-встать, быстро встать!

Чарли скатился с кушетки, солдат ухватил его за локоть, потащил серыми предрассветными коридорами. Где-то на заднем дворе тарахтел генератор, жадно заглатывал бензин. Чарли пробовал выдернуть руку, ворчал, ладно-ладно, иду, но его держали крепко, яростно сжимали локоть пальцами, сплющивали – солдат не просто подталкивал в нужном направлении, он не отпускал. Чарли однажды видел, как таксист ведет себя вот так же с незаплатившим пассажиром: держит мужчину под локоть, как ребенка, не дает убежать, переводит через дорогу, потом стоит над ним возле банкомата. Чарли тогда не сразу понял, за чем именно он наблюдает, – то ли за свиданием любовников, то ли за похищением.

Дверь в кабинет Касима торопливо распахивает женщина в черном, на груди у нее висит ожерелье из патронов, Чарли впихивают внутрь, и дверь за его спиной закрывается.