В конце пути

На Чарли смотрело лицо – женщина, глаза открыты, но тусклы, зубы сломаны, платье порвано. Под ней лежал ребенок, которого она прикрывала собой от смерти, из-под матери торчала голая ножка. Другие упали лицом вниз, некоторые – со связанными руками. Смотреть на мужчин было в каком-то смысле легче, чем на женщин, – мужчинам сперва отсекли голову, а также ступни и кисти. Кое-кто из мальчиков тоже погиб от мачете. Сперва Чарли подумал, будто по мертвым ползают змеи, затем понял, что извивающаяся масса – это существа, которые радостно поедают вываленные кишки и их полупереваренное содержимое: оно растекалось вокруг мешковатых тел черными лужами.

Младенец с простреленным нёбом – он кричал, и его «успокоили». Женщина – она, видимо, сопротивлялась, и в нее выпустили не меньше десяти пуль; дырочки на связанном поникшем теле выглядели на удивление аккуратно. Некоторые трупы были голыми, некоторые – старыми; одна пара, мужчина и женщина, даже после смерти тянули друг к другу руки.

Мухи жужжали, селение молчало.

По щекам Чарли текли слезы, вызванные сперва запахом, – организм, наверное, хотел смыть с себя это зловоние, но оно цеплялось тем крепче, чем сильнее Чарли потел. Он прошептал:

– Меня сейчас стошнит, – и солдат толкнул его в сторону.

Чарли упал на колени, сделал рвотное движение, но рвать было нечем. Он так и стоял на коленях и рыдал, рыдал, рыдал и трясся, глотал рвотные позывы, поливал землю солью и рыдал.

Касим рядом смотрел на могилу и ждал, пока в вестнике Смерти не останется ни воздуха, ни звука. Тогда Касим достал из кармана два предмета.

Первый – мышеловка в нераспечатанной упаковке.

Второй – ручка.

– Мы воюем за лучший мир, воюем за свободу. Мы мечтаем о том, чтобы в нашей жизни вновь расцвела надежда, чтобы наши матери и дети были в безопасности. Мы мечтаем о справедливости. О праздниках. Мечтаем гулять у моря и есть мороженое. Мечтаем об антибиотиках для больных братьев. О работе, которая заканчивается в шесть пополудни. Мы мечтаем платить аренду, своими руками готовить еду, хорошую еду, вновь ощущать вкус корицы. Мечтаем украшать свой дом, вдыхать запах краски и испытывать гордость за построенную нами жизнь. Мы мечтаем исповедовать свою веру, благочестиво и в покое. Мечтаем знать своих соседей, и играть в простые игры, и читать книги, и смотреть телевизор. Неужели это слишком? Неужели наши мечты больше, чем у любого другого человека? Вы понимаете?

Чарли понимал и не издавал ни звука.

– Однажды вы мне сказали, что вас посылают либо как последнюю любезность, либо как предостережение. Тогда я подумал – вы пришли сообщить о моей смерти. Но о какой? Может, вы – мое самоисполняющееся пророчество? Может, я услышу вас, изменю свою жизнь и тем самым найду свою смерть? Потом я понял, что я ничего не изменю и буду воевать за семью, за друзей, за веру. Значит, вы были предостережением, рассуждал я, предостережением о том, что эта война меня убьет, и что мне следует бежать, спешить в Европу, где ваши правительства называют нас людьми второго сорта, не такими, как вы; где против нас возводят стены. Стаи, крысы, люди-крысы, бегущие с тонущего корабля, мы крысы, и тогда…

Касим задумчиво повертел в руках мышеловку и бросил ее в могилу.

– Тогда я подумал: война и правда превращает нас в крыс, разве нет? Вот что означает ваш подарок. Знаете, почему экстремисты, те самые, которые правят при помощи страха и оружия, почему они наслаждаются кровавой резней? Потому что те, кто не разделяет их веры, – не люди. Животные. Самая гнусная падаль. Скребущиеся крысы, которые выискивают крошечные куски мяса и пируют в мерзких трущобах. Если бы я сбежал, я бы стал скребущейся крысой. Оставшись, я убил в себе грызуна. Что так, что эдак, Смерть придет. Он придет.

С этими словами Касим вскинул ручку над собой.

– Конечно, я не умер. Приехали вы, вручили мне подарок – очень смешно, теперь-то я понимаю, ха-ха, – и я выжил. Молодец, похвалил я себя, сделал правильный выбор. Сбеги я, и Смерть пришел бы за мной, а я не сбежал; значит вы были лишь предостережением, не последней любезностью, и Смерть, как говорится, меня миновал. Смерть меня миновал, какое узколобие!.. Смерть на многие годы стал моим закадычным товарищем. Я его знаю, знаю его голос, его прикосновение, его ласку, знаю близость с ним – такую, какой вам, вестник Смерти, не испытать никогда. Он вел со мной долгие-долгие беседы, и я ему отвечал, на его языке, на тайном языке любовников, и я совершал… такое… И тут вновь приехали вы и обратились ко мне на своем примитивном, человеческом языке, будто слова еще сохранили какое-то значение, и вы привезли ручку, мою же старую ручку, с высохшими чернилами. Я потерял ее сто лет назад, а теперь она здесь, вернулась, и Смерть смеется надо мной и произносит… ненавижу использовать для его перевода слова, но я попробую… Смерть произносит: «я же тебе говорил», и вот пожалуйста, мы тут. Прошлый мир погиб, осталось только завтра.