В конце пути

Мир делает поворот к ночи, и по лагерю беженцев идет в голубой каске вестница Голода; она чихает, к ней подбегает ребенок, предлагает бумажный носовой платок, один из пяти своих платков, а вестница Голода с улыбкой говорит – нет, оставь себе, вдруг пригодится…

Мир делает поворот к ночи, и сама Война (почти никто на свете не видел Войну в женском обличье – с падения Трои) колесит по предместьям Вашингтона, стучит кулаком по клаксону мощного «мерседеса» и сердито кричит:

– Идиотская кольцевая! Если я, мать вашу, хочу повернуть налево, то какого черта вы ставите знак всего за пять шагов от поворота? Я нашлю на вас огонь, выжгу море под днищем ваших кораблей, я…

И так далее и тому подобное; ничего необычного – по крайней мере, для этих улиц.

Мир делает поворот к ночи, и вестник Чумы вешает костюм с галстуком на крючок за дверью спальни, надевает кроссовки и толстовку, смотрит, который час, кладет бумажник в левый карман, а ключи – в правый и выходит в прохладную берлинскую темноту.

Сегодня вестник спешит не по делам. На городской электричке он доезжает до Халензе, перед зданием вокзала покупает чашку горячего чая и бредет в сторону бульвара Курфюрстендамм, откуда слышен перезвон. Толпа уже собралась, флаги реют на ветру, яркие наряды соседствуют со степенными кожаными мокасинами и костюмами. Кто-то добирался пешком, кто-то – поездом, но больше всего здесь велосипедистов с зелеными флагами; велосипеды мчат к Бранденбургским воротам: спереди висят плетеные корзины, сзади таращат глазенки дети в миниатюрных шлемах.

Вестник Чумы пристраивается к толпе – незаметно, сзади. Сегодня он здесь не по работе, сегодняшняя ночь принадлежит ему. Люди все прибывают, кругом радостная толчея, многие фотографируют – себя, друг друга, – встают на цыпочки, снимают поверх голов. Какой-то мужчина – высоко над ним покачивается убор из ярко-красных перьев, на ногах сверкают ботинки на огромных каблуках – склоняется к вестнику и нежно целует в щеку: просто так, потому что вестник здесь. Две женщины сплели пальцы, у одной на груди висит распятие, женщины просят их сфотографировать и вызывающе льнут друг к другу. Пара отцов вскидывает на плечи сына, так лучше видно, и наконец, со свистом и с воплями поп-музыки из какого-то динамика, разворачиваются радужные флаги, и участники марша выступают под аплодисменты толпы.

Шествие идет по торговым улицам Берлина, и на вымпелах трепещут слова.

Мир.

Любовь.

Справедливость.

Дружба.

Вестнику Чумы вручают светящуюся палочку с серебристыми кисточками, и он машет ею в такт еле слышимой музыке – а что с ней еще делать, с палочкой? – и шагает со всеми, и распевает песнь свободы.

Мир делает поворот к ночи, и Смерть слушает последние слова старика, который умирает в одиночестве, вдали от дома.

– …женщины… – шепчет старик. – Одна теперь президент! Президент моей страны женщина, а они должны сидеть дома, они должны сидеть дома, знать свое место, такого не бывало в мое… в мое время…

Дыхание покидает его тело, и Смерть закрывает глаза. Потому что и тут есть чему сказать «прощай», сказать по-своему и тихо.

Глава 60

– Будущее…

– …прошлое…

– …по-моему…

– …что творится в мире…

– …праведный путь…

– …наши дети…

– …наши родители…

– …наши надежды…

– …наши страданья…

крысы-крысы-крысы люди-крысы

Чарли с криком просыпается в ночи.

Эмми крепко его обнимает, и оба они тихонько лежат и притворяются спящими, чтобы не волновать друг друга.

– Как на тебе штаны держатся, Гав?

– Не пойму я вас, мисс.

– Отлично ты все понимаешь. Они чуть не до колен спущены.

– Ну и что такого, мисс?

– Я просто удивлена, что штаны не падают.

– Открыть вам секрет, мисс?

– Пожалуй, не надо.

– Бабушка пришила штаны к трусам.

– Понятно.

– Поэтому штаны не падают.

– Ну да.

– Вы ведь никому не расскажете, мисс?

– Вряд ли мне поверят.

В ветреном, дождливом краю…

…в краю солнца и снега…

…в краю зелени, неспешной реки и колючих живых изгородей…

Чарли с Эмми ели у моря булочки с топлеными сливками. Наконец Чарли произнес:

– Спасибо.

Эмми спросила:

– За что?

Он легонько пожал плечами.

– За… все. За тебя. За все.

Она улыбнулась, крепко стиснула ему руку и вновь, в тысячный раз, задала себе вопрос, не тяготят ли ее эти отношения, дают ли они ей больше, чем забирают, – больше радости, больше времени, больше смеха, больше удовольствия, больше силы, больше уверенности в себе, – и к собственному удивлению поняла, что дают.

Глава 61

На телефон Патрика Фуллера приходит электронное письмо.

Он читает сразу. Обычно почту сортирует секретарша, но такие письма – нет, больше не сортирует. Они слишком важны, к тому же их содержание ее тревожит, хотя она и не признается.

…имеем честь пригласить…

…вежливо просим…

…засвидетельствовать…

…кончину одного мира…

Патрик впервые нажал «Ответить». Раньше он никогда этого не делал, хотя письма сыпались, точно из рога изобилия, а в последние годы и того изобильней. Однако до сегодняшнего дня Патрик не испытывал такой необходимости. Что изменилось? Наверное, он дошел до точки кипения.

Почему я?