В конце пути

Он немного восстановил свою честь этим горделивым заявлением, и они покатили дальше под звуки радио.

Немощеные улицы между незаконных домов. Когда Чарли впервые ехал в трущобы, он рисовал себе темные диккенсовские закоулки и злобные ухмылки. Когда Чарли впервые приехал в трущобы, ему попробовали продать кока-колу и спросили у него совета, какой оператор мобильной связи лучше. Тот человек из трущоб жил вместе с семью соседями в комнатке размером с Чарлину кухню. Крышей им служил лист рифленого железа, дыры в стенах закрывал картон. Бедняки смотрели футбол по телевизору с экраном тридцать на тридцать сантиметров, воруя электричество у крупного соседнего предприятия, и Чарли все гадал, за какую команду они болеют и где бы ему купить футболку. Они самовольно поселились в канаве для нечистот, ну и что, сказал новый знакомый, это ведь крыша над головой, это семья, дом, понимаешь?

Сегодня Чарли приезжает в Мушин и вручает женщине с тремя детьми садовую лопатку и рулетку. Женщина улыбается и благодарит, дети таращат глаза и тоже благодарят, так положено, а Чарли садится в машину и уезжает, назад на задымленную объездную дорогу – она вьется поверху, а под ней неистовствуют в ожидании люди.

В дорогом многоквартирном доме на берегу острова Виктория вестник Смерти проходит двух охранников и личного помощника и только потом попадает к их начальнику. Тот сидит, закинув ноги на стол из полированного стекла – человек, который несколько лет назад совершил некий грандиозный прорыв в области телекоммуникаций и настолько разбогател, что разучился управлять компанией и, ни о чем не подозревая, стал получать лишь крохотную толику от собственной прибыли. Чарли вручает мужчине маленький ершик, таким удобно чистить бутылки с узким горлышком, металлические щетинки торчат во все стороны; мужчина недоуменно смотрит на подарок, потом хохочет:

– Это для оружия, нет?

Он достает из стола револьвер, новенький, с рукоятью из слоновой кости и тяжеловесного серебра – на вид неподъемный, и отдача у револьвера наверняка очень сильная, руку сломать можно.

– Держу его для улицы, – поясняет мужчина. – Улица, люди, ух, люди такие завистливые!

– Поверю вам на слово, – говорит Чарли.

– Оставайтесь на чай. Я приготовлю бутерброды с огурцом.

– Спасибо за приглашение, но мне пора.

Полицейский. Импровизированная дорожная застава, он самодовольно расхаживает вокруг в зеркальных очках и белых перчатках, собирает небольшую мзду, комиссионные, понимаете ли, комиссионные полицейскому за разрешение проехать – и не важно, что вы ни в чем не виноваты, он тут закон, он найдет, в чем вас обвинить, уж будьте уверены.

Чарли протягивает ему три тысячи американских долларов в использованных банкнотах.

Полицейский стоит у обочины, дверь в его машину распахнута, громко играет музыка, он широко улыбается.

– Тебе не надо? Я не саби[11].

– Это от моего начальника, – поясняет Чарли.

Йоми беспокойно кружит сзади, он боится – непонятно, то ли полицейского, то ли прилюдной передачи из рук в руки такой крупной суммы.

– Начальник попросил подарить вам деньги, в качестве любезности. Или предостережения.

Полицейский не понимает. Он относит деньги домой, прячет их – кто бы мог подумать! – под кроватью и не рассказывает о них жене.

Церковь.

В зал, предназначенный для совещаний, набилось пять тысяч человек. После обеда придет еще пять тысяч, послушать другого проповедника. Сегодняшний пастор невысок, ему под семьдесят, он одет в ярко-фиолетовый полиэстер, за ним раскачивается хор из пяти человек, барабанщик с гитаристом живут своей громкой жизнью. Пастор бегает взад-вперед и выкрикивает: Иисус, Иисус, Иисус! Иисус, пощади нас, Иисус, искупи грехи наши, Иисус, Иисус!

Женщины несут пастору свои трусы – пусть благословит, это поможет забеременеть. Он продает освященные гигиенические прокладки, футболки благочестивых детей и божественные бутылочки с растительным маслом, которые гарантированно уберегут от бесовского обжорства. Пока пастор выкрикивает свои суждения о мире, между рядами снуют люди с желтыми ведрами и собирают найры крупными купюрами у рыдающих, радостных, исступленных людей, у которых в сердце надежда, а в легких – музыка.

– Иисус! Иисус, Иисус!

На колени перед пастором падает женщина с опухолью в груди и плачет, плачет, он прижимает ей ко лбу руки и кричит:

– Изыди, демон, изыди! Изыди в никуда, изыди!

Женщина корчится, визжит, бормочет на непонятном языке, и дочь ее тоже плачет, одна, дома, пока пастор делает свое дело, ведь дочь этой женщины – врач, она знает, что будет, она ясно видит судьбу своей матери, но не может уговорить ее на химиотерапию, как ни старается.

– Иисус! Иисус повелевает тобой! Иисус исцеляет тебя!

Вестник Смерти сидит в первом ряду и не подозревает о том, что вестник Чумы тоже здесь, на тридцать два ряда дальше.