В конце пути

Я произнес то, чему меня научили, сперва по-русски. Я – вестник Смерти, меня прислали к вам в качестве последней любезности, я привез подарок. У Родиона имелась сиделка, хоть я и не уверен, что профессиональная; как бы это… скажем, она обладала красотой… как с обложки… и демонстрировала полное отсутствие интереса к аппаратам, которые поддерживали в пациенте жизнь – ну да ладно, он попросил у сиделки ложечку меда. Родион долго не мог глотнуть угощение, наконец справился, и я подумал – вот оно, сейчас он заплачет, расскажет мне о своей матушке, о детстве, об ужасах, которые он творил, о своем раскаянии; Смерть действует на людей именно так – я не против, нисколечко, людям полезно выговориться, и послушать полезно, это очень… очень человечно, а человечность, она… Только ничего подобного Родион не сделал. Сказал, что мед напоминает ему о доме, и что за это спасибо, а больше ничего не произнес. Максим объявил – все, время вышло, не нужно беспокоить старика.

Работа была выполнена.

Я спустился к машине, поблагодарил Максима за гостеприимство, но он не отставал, сиял улыбкой и шел за мной. В дверях дома Максим, по-прежнему ласковый, точно летнее солнышко, ухватил меня за рукав:

– Сколько, а?

– Н-не… не понимаю.

– Брось. Пять лет или, может, десять? Сколько нужно?

– Я не понимаю, о чем вы.

Все та же улыбка, неизменная улыбка. Он мотнул головой в ту сторону, откуда мы пришли.

– Босс, босс, сколько платить? Я слышал, Смерть играет в игры; можем поиграть, раз так. Вам нужна жизнь? Я дам вам жизнь. Скажем… по одной жизни за каждый год? Можешь выбирать, молодой, старый, идиот, девственница, мать – все равно. Назови цену.

– Простите, похоже, вышло недоразумение…

Максим сжал мою руку посильнее. С улыбкой.

– Нет, никакого недоразумения. Тот человек, наверху, с которым ты только что говорил. Он мне не отец, он больше, чем отец. Отец своего народа, отец нового, великого мира. Я за господина Родиона умру; захоти ты мою жизнь, я ее отдам, обязательно, моя жизнь за его жизнь, не сомневайся. Думаешь, я шучу? Нет. Не шучу. Про него – не шучу. Говори, озвучивай цену.

Я сглотнул. Хоть бы этот Максим прекратил улыбаться!

– Вы… ведете со мной переговоры о жизни своего шефа?

– Да-да-да. – Пальцы нетерпеливо прищелкнули в воздухе. – Не томи, цена?

– Извините. Я не уполномочен вести переговоры от имени начальника.

Максим обнял меня за плечи, оттащил от дверей, смахнул с моей рубашки невидимую пылинку.

– Слушай, Чарли, я понимаю, ты обязан отвечать именно так. Про обычных людей, может быть, про мелких людишек, но ведь это же господин Родион, это же босс, царь нашей страны. Твой шеф такое точно уважает, так что не веди себя со мной, как со всеми, ладно? Кончай ломаться. – Неизменная улыбка, но уже только губами.

– Вы были… очень любезны, – ответил я. – Для моего шефа это важно, и я благодарен, но вы поймите, я не могу… нет у меня таких полномочий.

– Но у кого-то же есть?

– Э… Нет. Я вестник Смерти. Сперва иду я, а потом… Простите, я думал, это понятно, думал…

– Поговори со своим боссом, скажи – не забирайте господина Родиона, рано, назовите цену.

– Нет.

– Нет? – Все та же улыбка.

Если б он вопил, визжал, плакал, я бы знал, что делать, но улыбка… Встречал ли Максим когда-нибудь Смерть? Знал ли, как Смерть выглядит? Наверное, нет. Возможно, Максим посылал на такую работу других; возможно, он не видел, как умирали его родители. Или просто не смотрел.

– Чарли…

Максим необычно произносил мое имя. Первый слог – голос вниз, Чар, разочарованный звук; затем – вверх, Ли, словно мы супруги, спорящие о том, чья очередь развешивать постиранное белье. Чар-ли.

– Чарли… а давай-ка ты возьмешь телефончик и наберешь своего босса, а? Небольшой звонок, да? Скажешь, что это важно, что мы хотим заплатить, десять, двадцать, сотню жизней, или чего-нибудь еще – чего он только пожелает, пусть назовет, мы выполним; дела ведь так делаются, да?

– Не могу. Не делается так… – Губы пересохли.

Пальцы Максима впились мне в плечо, больно, я охнул, скорее от неожиданности, а он продолжал улыбаться.

– Звони боссу. Звони. Говори, что по важному вопросу.

– Я могу позвонить в Милтон-Кинс…

– Издеваешься?

– Нет, это, это управление, там…

– На кой хрен мне твой Милтон-долбаный-Кинс?

Этот вопрос мне задавали многие, поэтому я тоже попробовал улыбнуться, подумал – может, я сумею превратить все в шутку, рассмешить, найти в нас что-то общее, сострить…

– Я умру за своего босса, Чарли. – Голос Максима, по-прежнему ласковый, прервал мои размышления. – Умру за него. И других умереть заставлю.

– Я не могу, у меня нет…

Он меня ударил. На удивление игривый удар, пощечина, такую отвешивают давнему приятелю, когда он совершает какую-нибудь глупость. Только здесь присутствовала сила, отбросившая меня в сторону. Тем не менее это было настолько нелепо, что я, покачнувшись, поймал себя на улыбке. Наверное, Максим хотел пошутить и нечаянно переусердствовал?

После второго удара – точно шаловливый котенок играл с сонным братишкой – моя улыбка исчезла.

После третьего я запутался в собственных ногах и упал.