В конце пути

Максим посмотрел удивленно и приветливо, предложил мне руку, и я ее взял, потому что он ведь протянул, а когда тебе протягивают руку помощи, ты ее принимаешь – так устроен мир.

Я встал.

– Ой, – сказал Максим и толкнул меня, затем вновь предложил руку, я вновь ее принял, а он вновь толкнул. – Что-то у тебя не клеится, Чарли. Прям беда. Хочешь, вызову подмогу?

– Нет, нет, я…

Что смешного?

Он улыбался, и я улыбался в ответ.

Я думал, что сейчас умру, и улыбался, потому что – какая нелепость, не мог я тут умереть, ничто ведь не предвещало, но я, конечно, умру, это было ясно как белый день и совершенно невероятно.

С годами я научился быстрее распознавать подобные истины.

– Эй! Чарли никак встать не может, все падает и падает! – заорал Максим. – Идите сюда, помогите!

Явились другие. Другие прислужники умирающего наверху хозяина, ребята господина Родиона.

Они горели желанием помочь.

Я подсчитал…

…на работе…

…меня похищали в общей сложности восемь раз.

В тюрьму сажали пять раз.

Под прицелом держали двенадцать раз.

В моей страховке путешественника около шестидесяти страниц. Об этом заботится Милтон-Кинс.

Милтон-Кинс… на кой хрен нужен Милтон-Кинс?

Как-то я прилетел в Узбекистан, и таможенник на паспортном контроле внезапно вышел из себя, когда я назвал свою должность; жутко психанул, выхватил пистолет и начал стрелять – не в меня конкретно, а вокруг; таможенник кричал и стрелял, пока коллега не ударил его стулом. Я не понимал, в чем дело. Потом мне сказали, что у этого человека серьезно больна дочь и что он вообще-то держится молодцом. Не знаю, как сложилась судьба дочери. Фантазирую, будто с ней все хорошо. Мы все фантазируем, правда? Представляем себе нормальную жизнь, терпимый финал, ведь…

Прилеты, вылеты, прилеты, вылеты…

…ведь без терпения и благоразумия, к примеру, трудно пройти таможенный контроль Соединенных Штатов. Американские таможенники задерживали меня одиннадцать раз и всегда задавали один и тот же вопрос – какова цель вашего визита?

У меня имелась виза, я уже неоднократно бывал в США, но…

– Какова цель вашего визита?

– Я вестник Смерти.

– Что это значит?

– Я предшествую всаднику Апокалипсиса. Иногда я прихожу как предостережение, иногда – как последняя любезность.

– Хорошо, но обязанности-то у вас какие?

При устройстве на работу вестником Смерти я заполнял анкету. В ней большой упор делался на умение общаться с людьми.

Поначалу я счел это блажью.

Ты приносишь весть тому, кто скоро умрет, – так стоит ли переживать?

У меня ушло немало времени, чтобы понять – я был неправ. Переживать нужно. Сопереживание – твоя работа. Ты человек, ты… ты понятен, ты приходишь первым, ты…

реальный.

А Смерть – нет.

Смерть, конечно, реальный, Смерть – он…

Терпение и благоразумие я стараюсь проявлять всегда. И обязательно проверяю, чтобы при пересадке в аэропорту у меня в запасе было не меньше двух часов – особенно, если пересадка предстоит в Атланте.

Ребята из Беларуси – им благоразумия не хватило.

Бить меня было неблагоразумно.

Без толку.

Это, пожалуй, мучило меня сильнее всего. Какой толк? Что им даст мое избиение? Но они упрямо били – наверное, только так и умели договариваться, в их мире так было принято. Они никогда не сталкивались с силой, которую нельзя разгромить в пух и прах, никогда не встречали существа, которое не скулило бы от ужаса.

Смерть не испытывает страха.

Смерть не останавливается.

В мои обязанности вестника входит…

…в анкете мне предложили привести в пример какой-нибудь случай, где я проявил умение общаться с людьми. Я рассказал об университетской газете, хотя написал в нее лишь три статьи, и все три о концертах. Сага – она работала вестницей до меня – выразила сомнение в том, что пример подходящий. Я согласился и пояснил, почему выбрал именно его, – я люблю музыку.

Какую именно? – спросила Сага.

Ну я и рассказал. Решил, что я все равно не получу эту работу, поэтому я позволил себе быть честным и поведал о музыке, о том, какие чувства она во мне вызывает, не только музыка, пение тоже, множество голосов, каждый уникален; каждый звук, исходящий из каждого горла на земле, уникален; поразительный инструмент, язык, на котором говорим мы все; истина, известная любому человеку, и еще…

В общем, в Беларуси меня били, и сильно. Я не особенно боялся умереть, нет – я думал, что меня превратят в калеку. Точно превратят. Придется уйти в отставку, заказать себе вставные зубы и каждое утро приклеивать их к деснам. Я больше никогда не смогу нормально ходить, потому что мне повредят позвоночник, не смогу управлять руками, разборчиво говорить и видеть, я ослепну, пока все это кончится, я ослепну, ну зачем они меня лупят? Какого хрена им это даст, какого?

Ну да ладно.

Бить в конце концов перестали.

Убивать меня смысла не было. Ни в чем смысла не было.

Мне сунули телефон, и Максим велел:

– Звони боссу. Скажи ему. Скажи, мы тебя на куски, бля, порвем. Скажи, пусть сюда не приходит. Еще десять лет. Давай.

Я не мог удержать телефон, ронял его раз за разом. Парни смеялись. Потом Максим помог, подал трубку, а я нажал кнопки.