В конце пути

Чарли припарковал машину у обочины, в нескольких метрах от самого большого грузовика, отметил про себя, что никто здесь у обочины не паркуется: каждая машина аккуратно пристроена на аккуратной подъездной дорожке у аккуратного одноэтажного домика белого цвета. Чарли вылез в липкую, предгрозовую флоридскую жару в ту самую минуту, когда последнюю коробку сунули в грузовик, захлопнули дверь, и последний рабочий в синих шортах и пятнистом буром жилете забрался на пассажирское сиденье, оставив на бетонке мужчину, кресло-качалку, одинокий коричневый чемодан – и больше ничего.

Чарли шел, в грузовиках заводили моторы, и люди из кабин с любопытством поглядывали вниз, на Чарли. Они тронулись, а Чарли замер перед креслом-качалкой и произнес:

– Э-э…

Мужчина и бровью не повел. Возраст его определить было трудно. Слабый загар – спасибо солнцезащитному крему – придавал коже устойчивый розовый оттенок и говорил о происхождении из тех краев, где дождь привычнее солнца. Морщинки у глаз и вокруг рта намекали на ход времени. Огромные ладони полностью обхватывали ручки кресла. Чуть заметная седина трогала виски – пожалуй, преждевременно – и терялась на солнечно-каштановом фоне. Могучие кустистые брови нависали над большими голубыми глазами. Мужчина сидел совершенно неподвижно, лишь нижняя челюсть ходила вправо-влево, взад-вперед, – и смотрел в никуда.

Чарли кашлянул, попробовал еще.

– Мистер Робинсон?

Мужчина не шевельнулся. Его белая рубашка на спине и под руками обильно пропиталась потом. Ниже светлых льняных брюк ярко зеленели кроссовки с грязной истертой подошвой. Правый мизинец украшало серебряное кольцо, нос был искривлен – однажды его сломали во время футбольного матча и неудачно вправили, – а под нижней губой, точно Большой каньон, темнела ямка.

– Мистер Робинсон?

Он медленно поднял глаза и поглядел на Чарли, не видя, словно вестник Смерти был и не человеком вовсе, а лишь тенью, загораживающей обзор.

– Мистер Робинсон, меня зовут Чарли, я… я…

Слова, простые и знакомые, где-то застряли.

Мужчина щурился от яркого солнца, ждал, неподвижно застыв в кресле-качалке.

– Я вестник Смерти.

Долгое молчание.

Робинсон медленно втянул губы, будто решил попробовать их на вкус, – челюсть ходила вправо-влево, взад-вперед, – потом посмотрел в сторону и спросил:

– Что, пора?

– Нет, мистер Робинсон, я… Начальник присылает меня иногда в качестве последней любезности, а иногда в качестве предостережения, меня отправили… Это ваш дом?

Глядя в никуда, мужчина покачал головой.

– Нет, сэр.

– Его…

– Забрали. Долги. Все ушло. И жена. Она – раньше, несколько лет назад, но тоже из-за денег.

Прозаичность этих слов, простая констатация факта ввергла Чарли в молчание.

– Я… очень вам сочувствую.

– К тому давно шло, – пожал плечами мужчина. – В один прекрасный миг наконец прозреваешь, все вранье отпадает, да только ничего уж не изменишь.

– Вы… Где вы будете жить?

Робинсон вновь вскинул голову и теперь, кажется, увидел Чарли ясно, разглядел его одежду, лицо, позу. Наконец уточнил:

– Вы вестник Смерти?

– Да.

– Вы опоздали. Надо было приходить раньше судебного исполнителя.

– Исполнитель еще не… это не… – На язык просились банальные слова утешения.

Чарли спиной ощущал взгляды соседей, они наблюдали, спрашивали себя, что им делать, что можно сделать, что безопасно сделать, взвешивали так и эдак. Чарли проглотил слова утешения и сказал совсем другое:

– Мне велели вас подвезти.

– Подвезти?

– Да. Мой начальник… любит делать людям подарки. Это… это входит в… Да, раньше мне таких поручений не давали, но вот теперь… Знаете, я еду в Нью-Йорк. По дороге еще будут остановки, однако…

– Издеваетесь? – Мягко, негромко, огромные ладони на ручках кресла.

Эта мягкость напоминала неспешный бег волка, выслеживающего добычу в заснеженной пустыне.

– Нет. Я… Я очень сочувствую вашему положению.

Молчание. Обычно молчание не напрягало Чарли; те, к кому он приходил, уяснив цель его визита, говорили либо все, либо ничего; оба ответа Чарли устраивали. Это же молчание… Полуденный зной, от которого печет глаза; запах болота; испанский мох, длинной бородой стекающий с деревьев… По внутренней стороне руки вдруг потекла струйка пота. Чарли смотрел на Робинсона и гадал, почему тот не шевельнется, не заговорит, не заорет, не врежет вестнику кулаком. Чарли с любопытством ждал, как все обернется, и с удивлением понимал, что его устроит любой вариант.

Наконец:

– Нью-Йорк?

– Да.

– Вам велели подвезти меня в Нью-Йорк?

– Мне велели вас подвезти.

– В Нью-Йорке у меня брат.

– Да?

– Мы не особо дружим.

– Ясно.

– И вы хотите меня подвезти?

– Я… Такая уж у меня работа.

Робинсон буднично кивнул и встал. Он был на фут выше Чарли и, как многие высокие люди, сутулился; подбородок торчал вперед, бросая вызов неведомому будущему. Робинсон мотнул головой в сторону машины.

– Ваша?

– Да.

– Арендованная?

– Да.

– Маленькая.

– Когда я ее арендовал, вашего имени в маршрутном листе еще не было. Я не предполагал…

– Вы знаете, что такое Смерть?

– Я… Я знаю, что смерть бывает разной.

Робинсон кивнул, медленно и уверенно.

– Точно.