В конце пути

Одолели лестницу, забрались на помост. Его поддерживали стальные леса, скрытые под белыми и нежно-розовыми драпировками. На помосте стояла женщина, голова ее чуть не задевала потолок, по которому скакали гипсовые лошади – зубы оскалены, гривы треплет ветер. Женщина была вся в черном – черная блуза с длинным рукавом, черные брюки, черные туфли; тут же находился прожектор на длинной подставке; его ослепительно-белый луч высвечивал внизу, в бальном зале, арку из белых роз, сквозь которую шествовали гордые папочки с прекрасными дочерьми: на изящных руках – длинные шелковистые перчатки, лица сияют, каждую новую красавицу приветствуют овациями, играет музыка, бриллиантовые туфельки ступают по душистым лепесткам, официанты в черном скользят по залу с серебряными подносами, танцы, смех, шампанское!

Миссис Уокер-Белл возникла на помосте и даже не удостоила взглядом девушку с прожектором, озадаченную визитом непрошеных гостей; та явно раздумывала, не выгнать ли их взашей. Старушка спросила:

– Вы бывали на балу дебютанток, вестник?

– Нет.

– В английском Бирмингеме таких балов не устраивают?

– Нет, не устраивают.

– А вы? – Она одарила неласковым взглядом Робинсона, угрожающе взметнула одну бровь.

– Нет. Зато я побывал на выпускном после окончания школы.

Миссис Уокер-Белл наморщила нос, но от дальнейших замечаний воздержалась. Так они стояли – три чужака и сконфуженная девица-техник – и наблюдали за залом.

Что же они видели?

Робинсон: богатство, красоту, элегантность, изящество. Когда-то он был молод, покуривал травку и мечтал о собственном мотоцикле и черной кожаной куртке с заклепками. Потом Робинсон повзрослел и женился. Жена стала покупать журналы, где печатали картинки пастельных домиков со светлыми, толстыми, идеально чистыми коврами, со стеклянными столиками и мраморными ванными, а он потакал ее фантазиям, хоть и знал, что такое ему не по карману, потакал, потому что жену это радовало, а вскоре она свела дружбу с адвокатом («Никакой он не пиявка-прилипала!» – огрызалась жена), тот обитал в коттеджном поселке, отгороженном от автострады, и каждый сад там представлял собой поле для гольфа; адвокат жил той самой, журнальной жизнью, жил в журнальном мире; адвокат показывал Робинсону гараж (мужские игрушки, которых никто не касается), гостиную (прекрасные книги, которых никто не читает), кухню (все мыслимые удобства, нержавеющая сталь, которую никто не пачкает), и Робинсон испытывал…

…зависть.

В свое время зависть нашептывала Робинсону на ухо: «Глупости это все, пошлость»…

…а теперь он смотрел вниз, в бальный зал, и видел красавиц – ослепительных, одаренных, изящных, прелестных, богатых отцов, одетых с иголочки в белые рубашки и черные фраки, и вновь испытывал то же самое; что бы Робинсон ни делал, проклятое чувство приходило вновь, и звалось оно…

…завистью.

Он видел красивую жизнь, но жизнь эта была не для него.

Миссис Уокер-Белл: красоту, элегантность, изящество – конечно, несомненно. Но то были не просто эстетические понятия; миссис Уокер-Белл смотрела вниз и видела моральные ценности, видела образ жизни, который по сути своей – совершенство. Потому что животные враждуют, животные потеют и стонут, рычат и совокупляются, опорожняются и страдают, а люди умеют танцевать. Люди подняли себя выше, взрастили, вот еще хорошее слово: окультурили. Культурный человек, старые ценности, джентльмены и прекрасные дамы, прежний мир был куда проще, нынешний мир мог бы почерпнуть многое из понятия «элегантность». В уголках глаз миссис Уокер-Белл дрожали слезы: она смотрела вниз и видела – здесь, наконец-то, – воплощенную человечность.

А Чарли?

Чарли смотрел вниз и видел танцующих людей, и ощущал огромную усталость, и не было у него сил смотреть, не было сил видеть что-нибудь еще. Глаза его скользнули по залу, и тут он все же кое-что заметил, пальцы крепко стиснули металлические перила. Чарли глянул вновь, и на него поглядели в ответ, и оторвали одну руку от изгиба другой, ласкающей бокал с шампанским, и махнули – разок.

– Мне нужно… – пробормотал Чарли. – Там, внизу…

Он рванул к лестнице, однако миссис Уокер-Белл цепко ухватила его за рукав.

– Смерть ведь не придет? – прошептала она. – Не придет за моими девочками? – По лицу ее, вдруг постаревшему, катились слезы; ежовые колючки скрывали мягкий животик. – Скажите ему, что мы меняемся, мы вводим… новшества. Я понимаю, мир не способен… все меняется, и вы должны… но в этом году три наших дебютантки – черные!

Чарли медленно высвободил руку и стал спускаться.

Робинсон еще долго наблюдал за танцующими, слушал музыку.

Глава 84

Чарли отыскал знакомого на заднем крыльце; дальше шла топь, задрапированная раскидистыми деревьями. Солнце село; вокруг каменистой кладки, недавно очищенной от лишайника, зажгли множество свечей. Жара постепенно спадала, становилось суше и легче дышать; мышцы, которые днем яростно, до дрожи, выжимали из себя пот, теперь расслабленно отдыхали.