Женщина покачала головой и с улыбкой посмотрела на обочину оживленной дороги, в сторону маленького учебного класса, втиснутого между суши-баром и заведением с бифштексами.
– Ее ждет другой мир. Наши рассказы будут для нее просто удивительными историями, и ей не придется скрывать печаль за смехом.
Чарли улыбнулся и поговорил с мамой и бабушкой еще – о том, что они видели, о том, как жили. Робинсон тоже слушал, женщины хохотали, их девочка училась, и вскоре даже у него на губах расцвела улыбка.
– Смерть, – поведал Чарли на обратном пути, – приходит ради исторических перемен. Он приходит, чтобы наступил конец тому, чему, казалось, не будет конца.
Робинсон кивал, а вечером они ели цыпленка по-каджунски с пряным рисом, и Робинсон впервые начал непринужденно рассказывать, даже болтать – о виденных им людях, о знакомых ему местах, о политике, о своем любимом бейсболе, о том, что через каких-нибудь лет двадцать «Чикаго Кабс» снимут наконец проклятие, которое наложил на них мужик с козлом, и возьмут все будущие сезоны, вот увидите.
– В Нью-Йорке начну все сначала! – провозгласил Робинсон, когда они с Чарли, сонные и объевшиеся, брели в гостиницу. – Я думал, моя жизнь кончена, ан нет, совсем нет, как раз все отлично, хорошо, мне давно нужна была такая встряска. Тебе знакомо чувство, будто ты просто играешь роль, живешь, как должен, – потому что так надо? Я словно бы всю жизнь притворялся, а теперь… теперь я – это я. Я стал новым. Смерть скоро придет? Я хочу с ним поговорить, хочу узнать его впечатления о мире.
Чарли, немного под хмельком, пожал плечами.
– Ну, наверное… Смерть придет, если его призвать. По-моему…
– Что такое Смерть? Какой он?
– Для каждого разный.
– Но умирают все.
– Да.
– Как же Смерть может быть разным?
– Он… иногда он… иногда он ураган, а иногда – доброта; иногда он бескрайняя боль, а иногда… Впервые мы видим Смерть в детстве, а в конце понимаем – он всегда был рядом, но взрослыми мы не верим, закрываем глаза, потому что нам ужасно страшно, а он… Я очень устал. Прости. Тут…
– Лягу-ка я пораньше.
– Спокойной ночи, Чарли.
– Спокойной ночи, Робинсон.
И каждый нетвердой походкой пошел к своей кровати.
Чарли вел машину.
Он вручил цветочные семена последнему сотруднику угольной электростанции, когда тот ее запер, а мужчина покачал головой.
– Что мне делать с семенами? Я потерял работу, и теперь для нас все кончено…
Так оно и было, и Смерть пришел помахать вслед людям, которые брели прочь в неясное будущее, и постоял еще, посмотрел, как рабочие в касках сносят электростанцию – сносят, потому что чуть западнее, на холмах, лежит целое поле солнечных панелей; люди брели прочь, а в разоренной пустыне – в их жизни – прорастали цветы.
Чарли вел машину.
В городке на границе Джорджии с Южной Каролиной продавец за прилавком воскликнул:
– Велосипедные шлемы – настоящие убийцы, зачем вы привезли мне велосипедный шлем, у меня в таком приятель катался, а теперь он паралитик, да, вы бы его видели, он даже есть самостоятельно не может, не может даже… Велосипедные шлемы разрушают жизнь, поверьте!
Вечером, собираясь домой, продавец не сумел впихнуть шлем в полную сумку, но подарок все-таки был от Смерти, а продавец не привык разбрасываться подобными вещами, – словом, он нахлобучил шлем на голову и покатил на велосипеде домой, и в продавца врезалась машина, которой управляла пятнадцатилетняя девчонка, и он до конца жизни страдал от хромоты и от боли в ноге, страдал и жил.
Он жил. Жил в боли, с трудом выполнял повседневные задачи, жил и любил, и его любимый любил в ответ, с такой преданностью, с такой самоотдачей, что порой продавец дивился – неужели в человеке скрыта такая сила, такая мощная способность любить? Дивился и жил.
Смерть на внедорожнике поехал в другую сторону, обошел продавца стороной.
Глава 87
Бар на морском курорте в Южной Каролине.
Снаружи неподвижно застыло колесо обозрения, на поле для мини-гольфа детвора пускала шары по склонам пластмассовых вулканов прямиком в зияющие крокодильи пасти, на песке купальщики подставляли бледные тела солнцу, потягивали холодное пиво из переносных холодильников и слушали рев океана.
Чарли с Робинсоном шли по берегу и наслаждались; запах, говорил Робинсон, запах Атлантики совсем не похож на запах там, дома, тут другие волны, и катят они в другое место, это заметно, это витает в воздухе.
В гостинице, у стойки портье, ждали двое с закатанными рукавами и в черных брюках: один – седоватый и дружелюбный, другой – молодой, светловолосый, чопорный, с широкими запястьями и раздутыми руками, к которым смешно примыкало накачанное до безобразия тело.
При появлении Чарли незнакомцы шагнули вперед, спросили:
– Простите, вы – вестник Смерти?
– Да, – вежливо ответил Чарли, и портье, для которого эта информация оказалась внове, как ветром сдуло. – Я вас слушаю.
– Мы хотим угостить вас выпивкой.
– Спасибо, но я…
Тот, что помоложе, достал из кармана кожаное портмоне, показал жетон и настойчиво повторил:
– Сэр, мы хотим угостить вас выпивкой.