В краю несметного блаженства

Вех слушал речь с приоткрытым ртом, не пропуская мимо ушей ни единого слова. Теперь две половины одной большой работы – его половина о Втором Правительстве и половина Кларенса о кинопремьере – слились воедино, и два события, изначально соединённых друг с другом, но слабо, и не имевших логических мостиков, сложились в законченную многоуровневую картину.

– Да, Кларенс, и я забираю свои слова назад. Вы тоже потрудились на славу и разобрали фильм, поначалу представлявшийся мне сплошным бессмысленным жестоким месивом, вдоль и поперёк. В него определённо заложили чудовищные идеи! А мы разошлись в исследовании фашистского переворота, потому что вы исследовали внутреннюю часть этого явления, покамест я искал причины внешние. Вы добивались узнать, каким образом произошёл переворот (и добились этого, обнаружив в фильме матричные кодировки), а я стремился понять, кто за этим переворотом стоит, какая структура. Впрочем, думаю, мы оба справились с поставленными самим себе задачами, с чем я вас, собственно, спешу поздравить. Но…

– Но что?

– …Всего этого недостаточно. Как по мне, бороться надо. Теории с нас хватит. Я горю желанием спасти людей, погрязших в системе социальных циклов, в фашизме, словно в грязи. Вы скажете, что я преувеличиваю, что я максималист, и со всей вероятностью окажетесь правы, но разве это плохо в такой-то ситуации? Разве плохо – гореть героизмом?

– Ты и вправду выражаешь максималистские мысли. Я не считаю это чем-то плохим, ибо конкретно твой максимализм есть следствие двух факторов: юного возраста и прожигающего душу желания достичь правды. Редко когда встретишь подобное сочетание – юность вкупе с утопическими идеалами. Молодые люди по своему обыкновению склонны выражать какие угодно идеи, но только не идеи справедливости. Для них привлекательнее максимальная свобода (я бы назвал её вседозволенностью), максимальное безделье и наряду с этим, как ни парадоксально – максимальное материальное обеспечение. То есть хотят всего и сразу. А желание достичь объективной истины присуще уже пожилому возрасту и нередко доводит своих носителей до фанатизма, до религиозного исступления, до затворничества. Два перечисленных мной типа максимализма – юношеский и старческий – по отдельности вредны и мешают жить, но ты парадоксально объединил в себе эти типы, вследствие чего нашёл в каждом из них золотую середину. В том и дело, что твой максимализм уникален – это третий тип, героический максимализм, в котором сосредоточены и горячий возраст, и искренняя готовность следовать добру. Но и с героическим максимализмом следует быть внимательным, не поддаваться лишним эмоциям, порывам, не улетать в облака. Будь я тобой – я бы первым делом устаканился, прижился в новом месте, а уж потом, с течением времени, задумался, как дальше быть. Ну какая сейчас борьба с фашизмом, сынок, какая борьба с системой? Предположим, что ты вернулся на военном поезде в столицу, ещё и оставив здесь Рокси. Это уже плохо – бросить свою девушку в зимней пустыне среди незнакомых людей. Или ты возьмёшь её с собой? – но, боюсь, она мотаться туда-сюда не пожелает. Приехал в столицу, сошёл с поезда. Что дальше? Пойдёшь выискивать фашистских главарей, пристраиваться к их компании и потом тихо их вырезать? Надолго тебя не хватит. Предполагаю, что за такое в первые же дни ты будешь арестован и казнён. Даже если тебе удастся растормошить этот клоповник и при этом остаться незамеченным – то что с того? Все кадры взаимозаменяемы, в партии «Нарост» состоит десять миллионов жителей, тела убитых тобой фашистов сожгут и на их место поставят таких же новых сотрудников. Пойми, я не побуждаю тебя отречься от справедливости, но я смотрю правде в глаза и стремлюсь к тому, чтобы и ты смотрел туда же. Один ты ни за что не справишься. Советую тебе как минимум перезимовать в тишине и покое этого поселения, как максимум – начать тут новую жизнь, а к тому моменту, глядишь, и фашизм в стране искоренится.

– Сам собой?

– Не сам собой искоренится, а сам себя искоренит! Гляди, какие строки выдумал. Запишу-ка! – Кларенс приподнял край матраса и вытащил из-под него ту самую книгу, над которой до прихода Веха он корпел, сидя в кресле. Это была толстая записная книжка на магнитной застёжке. Кроме неё у Кларенса под рукой был остро заточенный карандашик, которым и были произведены некоторые записи на чистой странице. Закрыв книжку и защёлкнув на магнит, писатель вновь засунул её под матрас вместе с карандашиком. – Сюда я записываю всякую всячину. Мало ли пригодится.

– Хотите сказать, что вредоносная система однажды самоуничтожится?

– Определённо. И не однажды. Она будет самоуничтожаться с самого начала своего существования. Да, поживёт пару лет, да, успеет высосать кое-какие соки из людей, но так или иначе будет деградировать, ослабевать. Удивительно, правда? Я называю это высшим вмешательством. Ничто паразитическое не остаётся без внимания и не пропадает бесследно. Действие рождает противодействие. Зло противоестественно, а всё противоестественное…