В краю несметного блаженства

Весточку Донована из Органа Реабилитации Вех долго не хотел открывать. Он напряжённо водил курсором по иконке письма и всё пытался предположить, что же такое ему написал новоявленный заключённый. В принципе, догадаться было нетрудно, и существовали две крайности, в русле которых это письмо могло быть написано: или Донован пришёл в себя, а теперь раскаивается в своих многочисленных грехах, или, совершенно противоположно, он не на шутку разозлился и решил жалким образом, посредством написания гадостей, хоть как-то привлечь внимание бывшего друга.

Правдивым оказался первый вариант. Нажав на иконку и бегло пробежавшись глазами по строчкам, Вех не обнаружил ни одного упрёка, ни одной гадости в свой адрес, зато сумел лицезреть пару приятных слов. Он вернулся к началу и взялся читать с полным погружением:

«Здравствуй, Вех. До невозможности тяжело в психологическом плане писать тебе это, но мне банально больше не к кому обратиться: от меня отвернулись все, с кем я когда-либо пересекался. Я надеюсь, что, несмотря на нашу звериную ссору, ты, по крайней мере, прочтёшь мою исповедь, и у тебя останется место для старика Донни в своей голове.

Стоит признаться сразу: я искренне и сердечно раскаиваюсь в том, что успел натворить на протяжении столь непродолжительного времени. Я заливаюсь слезами от каждой ситуации, в которой я так или иначе подставил тебя и нарушил твою репутацию. Я виноват перед своими родителями за то, что довёл их до такого состояния, что они не нашли другого выхода, кроме как избавиться от осточертевшего сына, и бросили меня тонуть в глубоком океане жизни. Я готов расцеловать каждого, кто был когда-либо мной обижен.

Теперь о Рокси. Я долго поверить не мог в то, что ты мне тогда наговорил в той многострадальной квартире, но эпизод с нашим разговором помню фрагментарно: сильно был накурен. Если, – поверь, я не сомневаюсь в правдивости твоих слов, я действительно плохо запомнил! – если Рокси в самом деле беременна от меня, то по выходе из этого места, ровно через год, я клянусь вернуться к ней, клянусь любить её и нашего малыша, клянусь создать счастливую семью, клянусь обустроить своё гнёздышко и жить по-человечески, клянусь и прошу забыть о дурном прошлом и позаботиться о светлом будущем. Не бросай её, Вех. Поддержи её. Я умоляю тебя только об этом, и это предел того, о чём я могу тебя просить. Когда я выйду, то отслужу всё потраченное тобой время, каждую лишнюю секунду выплачу своими силами! Побереги её, приободри, пожалуйста.

Ты, наверное, интересуешься, как поживают мои наркоманские друзья? Если не интересуешься, то правильно делаешь: нечего тебе волноваться за всякое подзаборное отребье. Кого-то посадили, например, Элтона. Он попал туда же, куда и я. Его хотели подселить ко мне в корпус, но я видеть больше не мог эту рожу, что пустила меня под откос, познакомив с кругом своего неблагополучного общения, и поэтому попросил начальство не делать этого… До сих пор подходит ко мне на улице, на колени встаёт, пытается в контакт войти, но я непреклонен. Не хочу с ним иметь ничего общего. У него ещё и культи вместо ног, ты знал об этом? Он опустился до такой степени, что в порыве ненависти к самому себе отправился к каким-то нелегальным хирургам, которые отпилили ему ноги и заменили их протезами. Пару дней назад у него начались фантомные боли: крик его по ночам раздавался на весь Орган Реабилитации. Рассказывали, мол, просыпался посреди ночи с воем, падал на пол и трогал свои железяки до самого рассвета, пытаясь успокоиться… Но не будем о нём. Те, кто остались на свободе, быстренько слиняли, и достучаться до них теперь невозможно ни по почте, ни через знакомых. Даже та, с которой я возился и флиртовал, не ответила. Будет мне урок на оставшуюся жизнь – не иметь дел со всякой сволотой. И самому сволотой не быть. Я официально завязал с сигарами, но время от времени так и тянет ощутить в сжатых губах круглые очертания толстой бумаги и вдохнуть в себя сладко-ядовитый дым… Здесь, в заключении, распространены какие-то обычные сигареты, тонкие, как мой мизинец, и достаточно длинные. Признаюсь, не удержался от соблазна, выклянчил одну такую у мужика и скурил по-быстрому. Фу! Самое мерзкое, что я когда-либо держал в зубах! От неё несёт горечью и мочой, а смрадное послевкусие сохраняется несколько часов. Никогда отныне не притронусь.