В краю несметного блаженства

– Не устал я! – вскрикнул Вех от некоторой досады, что с ним возятся как с ребёнком, и поэтому, будучи донельзя уставшим, он и ответил прямо противоположно тому, как было в действительности. – И вообще, своя еда вкуснее кажется, это закон. А ну, Ро, возьми и попробуй!

Рокси нагнулась к остывавшей кастрюле, уловила притягательный пар, который отдавал домашним уютом, взяла половник и с него аккуратно опробовала, без рыбы. Нескольких капель ей хватило, чтобы определить и заключить во всеуслышание, что суп – язык проглотишь. Вот и встали две женщины, как фигуры атлантов, перед Вехом и укорительно посмотрели ему в глаза, или Веху мерещилось, что в их взгляде наблюдался укор… По крайней мере, они смотрели на него, а уж что виднелось в их глазах, разглядеть он не мог, ибо зрение его слишком расплылось, чтобы иметь возможность обращать внимание на такие сущие пустяки.

– Приляг в постель, сынок, – сказала мама с ноткой лёгкого приказа в интонации, – а суп я оставлю: вдруг проснёшься и кушать захочешь. У тебя всё лицо пожелтевшее. Бедняжка!

– Ладно-ладно… пойду лягу…

Вех прекратил отрицать свою серьёзную усталость и сдался. Мама взяла его под руку и сопроводила до спальни, где он разделся, залез под одеяло и поместил голову на прохладную подушку. Тело его отключилось, он не мог пошевелиться, глаза слипались, словно зарастая навсегда.

– Я немножко… мам, я немножко полежу, посплю чуть-чуть, хорошо? – бредил он, находясь на пересечении сна и реальности. – Я не устал, я чуть-чуть полежу…

– Спи-спи, – волнительно прошептала мама. Она закрыла дверь, оставив сына в одиночестве и темноте, и пошла к Рокси.

У неё с девушкой на кухне (Рокси ужинала супом; так бы они давно ушли во вторую спальню) вспыхнул разговор о самочувствии Веха, и обе в итоге сошлись на том, что такой резкий переход с шестичасового на восьмичасовой рабочий день да ещё и двухчасовая задержка после него явились причиной упадочного и даже болезненного состояния парня. Оставив тарелку пустой и проведя языком по губам, Рокси предложила Элле прогуляться, и та охотно согласилась, уставшая от готовки и сидения дома.

Они гуляли почти два часа, успели дойти пешком до самой библиотеки, от неё, по диагонали, прошвырнулись до Центрального Городского Парка и вернулись назад в Перспективный. Молчали, говорили мало, а просто погружались в атмосферу подступавшей зимы. Погода располагала к подобного рода прогулкам, будучи, с одной стороны, мягкой и бесснежной, но с другой стороны – отнюдь не тёплой. Рокси всей душой отдавалась приятной обстановке, в то время как Элла шла в угрюмости и с серьёзным лицом. Дело в том, что сегодня она прогуляла работу в Центре Документации, и на это были свои причины. Переезд к Веху, который, по мнению самого Веха, должен был вернуть её на безболезненный и праведный жизненный путь, ничем не помог в достижении этой цели, а только усугубил внутреннее её напряжение от невозможности встречи с Ролгадом, так как отдалил её от места, которое связывало её с пропавшим мужем. Хотя внешне и могло показаться, что она от близости с Вехом потихоньку пришла в себя, прозрела и покончила с дурными мыслями о Ролгаде, о картинах с ним и о своей кончине, но то был всего лишь приступ мимолётной радости, однако никакая мимолётная радость не могла заглушить долгого, десятилетнего страдания. «Восемьдесят – и на этом всё», – вертелась навязчивая мысль у неё в голове. Разумеется, по этой причине о какой-то там работе она напрочь позабыла.

Когда Вех в субботу забирал её к себе в квартиру, она произнесла в бурном туманном недомогании, что осталось ей написать всего три портрета Ролгада, перед тем как, по её словам, «раствориться в вечности». Так вот, один портрет она завершила в первый же день нахождения у Веха, пока тот спал вместе с Рокси в послеобеденное время, и спрятала его под кровать во второй спальне. Со вторым портретом случилась весьма интересная, но в то же время до мурашек по коже история. Элла жутко торопилась с рисованием и потому не нашла лучшего времени для рисования следующей картины, чем глубокая ночь с воскресенья на понедельник. Отоспавшись несколько часов, она проснулась в половине пятого утра и принялась за работу. Мысли шли туго, руки дрожали, карандаш (сначала она делала простой карандашный набросок) не хотел слушаться, и за час только и получилось, что вывести на холст очертания лица Ролгада.