В кругах литературоведов. Мемуарные очерки

Но то, что я в Ольге Борисовне оценил уже после того, как нас разлучила судьба, и поездки в Томск перешли в категорию сладких воспоминаний, было вызвано потоком – другого слова не подберу – потоком авторефератов диссертаций, подготовленных под ее руководством. Справедливости ради упомяну, что приходили подобные невысказанные просьбы и от учеников других томских профессоров: ее мужа А. С. Янушкевича, И. А. Айзиковой, О. Б. Кафановой (Ю.Ю. Афанасьева, А. С. Барбачаков, А. Э. Еремеев, Н.Ж. Ветшева, В. М. Костин, Л. И. Крекнина, А. И. Куляпин, Е. Е. Лопатина, Н.К. Россошанская. И. А. Поплавская и др.), но диссертации, подготовленные под руководством Ольги Борисовны, впечатляли неожиданностью тематики и оригинальностью постановки проблем, как ничьи другие. Она, благодаря меня и, возможно, желая несколько польстить, писала, как дорожат моими отзывами, как спрашивают перед защитой, есть ли отзыв Фризмана. Должен признаться, что во многих случаях передо мной оказывались работы, о которых я был не вправе судить по причине неосведомленности в материале. Но темы, темы-то эти придумывала она! Я, который сам собаку съел в подготовке аспирантов, хорошо понимаю, что широта тематики руководимых ею диссертаций отражала широту эрудиции их руководителя. И по этому показателю Ольга Борисовна, как мне кажется, превосходила даже своего глубокоуважаемого супруга.

Уезжая из Томска после Олиной защиты, я не думал, что приеду туда скоро. Но случилось так, что ко мне обратилась Алла Александровна Жук, которой я не мог отказать ни в чем. Когда получил просьбу выступить на защите ее ученицы Натальи Юрьевны Тяпугиной по диссертации на тему «Эволюция русской эпиграммы в первую треть XIX века», вопрос решился мгновенно. Работа была интересной, но сделанной, на мой взгляд, торопливо и потому уязвимой. Я постарался щедрой рукой отдать должное ее достоинствам, но к недостаткам отнесся безжалостно, не просто критиковал, но и высмеивал их. В завершение сказал примерно следующее: все необходимые слова о том, что диссертация Тяпугиной соответствуют предъявляемым требованиям, а автор заслуживает присуждения искомой степени, в моем отзыве написаны. Но, учитывая характер ее темы, не стану их повторять, а завершу свое выступление иначе – завершу его эпиграммой:

Соль, желчь и едкость эпиграммы
Всегда рождали ссоры, драмы,
Обиды, ярость и испуг.
А вот теперь кричим «Ура!» мы
И рады, что из эпиграммы
Родится кандидат наук!

Аплодисменты не умолкали все время, которое я шел от кафедры к своему месту. От пересказа всего, чего я наслушался в тот день, воздержусь. Краем уха слышал, как Янушкевич, который был вторым оппонентом, сказал кому-то о моем отзыве: «Да дело не только в содержании. Как это было исполнено!»

Наталья Юрьевна, которая, если называть вещи своими именами, была мной прилюдно высечена, не только не обиделась, а осталась в совершенном восторге, и он, как оказалось, не утихал и в последующие годы. Шестнадцать (!) лет спустя она защищала докторскую о поэтике символа в творчестве Достоевского и прислала мне автореферат, в который было вложено такое письмо:

Дорогой Леонид Генрихович!

Благословите меня во второй раз! Откликнитесь, пожалуйста, вновь на мой труд! Мечтаю получить от Вас отзыв на мой автореферат – в любой форме! Можно – лично от Вас (имя известное!), можно от кафедры Вашей, – одним словом, как Вам будет удобно.

Понятно, что я не мог отказаться. Текст автореферата оставил у меня хорошее впечатление, а то, что из трех оппонентов двух – А. П. Ауэра и А. А. Слинько – я давно знал, укрепляло в убеждении, что диссертация достойная.

Через год после защиты диссертации об эпиграмме меня снова зазвали в Томск, на оппонирование диссертации Светланы Дмитриевны Титаренко «Сонет в русской поэзии первой трети XIX века». На этот раз работа была сделана очень тщательно, что я – не в меньшей степени, чем самой диссертантке, – склонен ставить в заслугу и ее руководителю Александру Сергеевичу Янушкевичу.

После того озорства, которое я позволил себе, завершив отзыв эпиграммой, я понимал, что без сонета меня не отпустят, а в нем не обойтись от упоминания об Александре Сергеевиче, элегантная бородка которого была неотъемлемым элементом его имиджа. В моем сонете она была отражена так:

Суровый ВАК не одобрял сонетов.
Он ненависть к ним лютую питал,
И до сих пор ни разу не звучал
Сонет на заседаниях Советов.

Но только занялась сонетом Света,

В ее трудах он дивно воссиял.
Мудрец брадатый с чувствами поэта
Нашел в ней аспирантки идеал…