В кругах литературоведов. Мемуарные очерки

Я видел Валика и Верочку в последний раз в 2014 году, когда приезжал в Москву на конференцию, посвященную 200-летию со дня рождения Лермонтова. Был там недолго и до такой знакомой, такой родной мне квартиры на улице со странным названием «26 Бакинских комиссаров» не добрался. А за это время произошло столько и такого, что вспоминать об этом нет ни малейшего желания. Мне не нужно обсуждать эти события с моими друзьями, чтобы знать, как они их воспринимают. Я никогда не забуду, как в сумятице начала 90-х в Москве появился вздорный слух, что на Украине бьют евреев, и как Валик мне позвонил и кричал в трубку: «Сейчас же приезжай и живи у меня!» Не беспокойся, мой дорогой, мне ничто не угрожает, и спасать меня не надо. Мне надо только, чтобы мы как можно дольше были друг у друга.

Янковский и Бураго

В конце 1972 года я получил от незнакомого мне человека письмо, которое начиналось словами, полностью соответствовавшими истине: «Обо мне как о славянофиловеде или просто о литературоведе Вы, конечно, никогда не слышали…». Далее следовала одобрительно-уважительная оценка моей статьи, напечатанной в «Вопросах литературы» тремя годами ранее в ходе дискуссии о литературной критике ранних славянофилов, и сообщение, что автор письма также занимается этой тематикой, недавно издал в Киеве книжку «Из истории русской общественно-литературной мысли 40-50-х годов XIX столетия», посвященную социально-исторической сущности и литературно-критической программе славянофильства, и хотел бы установить со мной контакты.

Я о существовании этой книжки ничего не знал, и не диво: когда я попал в киевскую квартиру ее автора, доцента Киевского педагогического института Юрия Зиновьевича Янковского, то увидел, что весь или почти весь тираж лежит в нераспечатанных пачках под окнами, прикрытый занавеской. Знакомство наше произошло довольно скоро: в 1973 году меня направили в Киев на курсы повышения квалификации, и я прожил там четыре месяца. Я позвонил ему и оказался у него в гостях.

К этому времени он был уже тяжелым инвалидом: у него прогрессировал рассеянный склероз, который в среде филологов часто называют болезнью Тынянова. Как он позднее объяснял, эта болезнь как бы поднимается в человеке снизу вверх, постепенно омертвляя организм. Не знаю, как сейчас, но тогда медицина была безоружна в борьбе с этим недугом. Но Янковский, уже зная, что обречен, на ранней стадии своего заболевания успел съездить в Москву и собрать в тамошних библиотеках и архивах материалы для своей книжки о славянофилах, которую намеревался превратить в докторскую диссертацию.

Он контактировал там с В. И. Кулешовым, который сам занимался этой темой и в 1976 году выпустил книгу «Славянофилы и русская литература». Случилось так, что эта книга вышла во время длительной, растянувшейся почти на год поездки Кулешова в Соединенные Штаты, а после возвращения он подарил ее мне с надписью: «Дорогому Леониду Генриховичу Фризману с сердечным поздравлением по поводу блестящей защиты докторской диссертации в МГУ в апреле 1977 года от автора». В разговоре со мной Василий Иванович уважительно отзывался о Янковском и сказал, в частности: «Кругло пишет». В его устах это была весьма высокая похвала.

Как только я узнал о планах Янковского, у меня сложилось скептическое отношение к ним. Я считал, что славянофильство – это проблема, вызывающая столь разноречивое отношение к себе, что связывать с ее решением получение ученой степени – значит идти на необдуманный и неоправданный риск. Бросил тогда кому-то мимоходом: «Чтобы писать докторскую на такую тему, нужно быть племянником Брежнева». Эта копеечная острота получила такую популярность, что Янковского стали называть племянником Брежнева.