В кругах литературоведов. Мемуарные очерки

В 60-е годы, когда я защищал кандидатскую диссертацию, а Зельдович – докторскую, объем таких работ не был ограничен. Моя кандидатская составляла около 450 страниц – толще, чем докторская, которую позднее пришлось укладывать в установленные нормы. Но Зельдович представил к защите диссертацию в четырех томах, выйдя за все мыслимые рамки. Разумеется, беспрецедентный объем его работы стал предметом насмешек, иронически отозвался о нем в одной из своих статей и Б. Ф. Егоров. Но я думаю, что, хотя Зельдовичу и отказало чувство меры, здесь выявилось сокровенное качество его натуры – установка на полную самоотдачу.

Переехав в 80-летнем возрасте к сыну в Польшу, он оказался не в состоянии вести жизнь нормального пенсионера. Он работал и там, причем работал полноценно, не только писал статьи, но и читал лекции. Всю жизнь он следил за научными новинками, за литературоведческой периодикой. Он много знал, а то, что знал, знал точно и держал в голове, на его сведения можно было положиться.

Зельдович издал несколько монографий, но еще большую ценность представляли собой, на мой взгляд, его учебные пособия. Об одном из них – «Н. А. Добролюбов. Семинарий» – я уже говорил: оно было написано совместно с Черняковым. Еще выше я ценю его хрестоматию критических материалов «Русская литература XIX века», соавтором которой был коллега Зельдовича по кафедре Лев Яковлевич Лившиц. Выпущенная первоначально в Харькове, она затем трижды переиздавалась в Москве издательством «Высшая школа» и послужила всем студентам-филологам бывшего Союза. У меня есть и харьковское, и московское издания, много полезного я из них почерпнул. У меня не было с Зельдовичем личных, а тем более дружеских отношений, но я испытывал к нему уважение, по своей инициативе написал статью о нем в «Украинскую литературную энциклопедию».

Вместе с тем были у Зельдовича два качества, две черты, характеризующие его творческую личность, которые вызывали у меня удивление. Это был литературовед, которого не интересовала литература и который не занимался ее изучением. Википедия так определяет круг его научных интересов и тематику работ: эстетическое наследие классиков марксизма-ленинизма, русские революционные демократы, теория, история и методология литературной критики. Это чистая правда. Он опубликовал около десятка книг, сотни статей, рецензий, заметок, но вы не найдете среди них ни одной даже маленькой статьи, которая была бы посвящена анализу рассказа, повести, пьесы, стихотворения. Художественное произведение существовало для него только как объект критики. Перед смертью он подготовил двухтомное итоговое издание своих избранных работ, осуществленное его сыном. Название «Творческое поведение» снабжено честным подзаголовком: «О феномене литературной критики, логике ее развития в русской культуре середины XIX века и общих принципах подобных штудий».

Скажу и о большем. По моим впечатлениям, у него критика с годами все более очевидно отрывалась от литературы, становилась некоей вещью в себе, и ее изучение обретало нарастающий привкус схоластики. Особенно показательна в этом отношении последняя изданная им перед отъездом в Польшу книга «В поисках закономерностей. О литературной критике и путях ее изучения», написанная каким-то натужным, вымученным языком, где даже немудреные, элементарные положения упрятаны в лесу псевдонаукообразных словес.

Простая и понятная мысль, что постановка проблемы ведется от общего к частному, выражена так: «…от общеметодологических вопросов к теоретико-методологическому разделу о параметрах и модели критического произведения, а затем – к теоретическому анализу одного из параметров – программности критики по отношению к художественной литературе и к самой критике (без такого анализа вообще невозможно конкретно уяснить ее функционирование)»[87].

Вот еще один перл: «Параметры критической статьи можно определить в первом приближении как устойчивые, хотя и вариативные по своей значимости, удельному весу, структурной организации и роли, существенные особенности компонентов и их внутренней соотнесенности в системе относительно замкнутого критического произведения»[88].

Знаете ли вы, что такое МКС? Может, думаете, что Международная космическая станция? А вот и нет. Это модель критической статьи, которая, по утверждению М. Зельдовича, «проясняя структуру и механизмы связей в рамках статьи и более или менее обширных совокупностей их <…> уже в этом обнаруживает свою продуктивность, скрытые в ней возможности дальнейшего исследования проблем теории и истории критики <…> вместе с тем МКС позволяет выявлять не только сходства и не одни сходства, но и различия по существенным признакам и отдельной статьи, и наследия критика в целом, и направлений в критике: сходство и различия уясняются как слагаемые единого целого, которое как раз в их единстве обнаруживает свою специфику»[89].