В кругах литературоведов. Мемуарные очерки

Воздержусь от каких-либо оценок приведенных цитат (таким языком написана вся книга) и предоставляю моему читателю составить о них собственное мнение. Замечу только, что, несмотря на озлобленное отношение ко мне, которое он не скрывал и высказывал многим, оценивая мои работы по критике, он проявлял способность возвыситься над своими предубеждениями. Ознакомившись с моим сборником «Литературно-критические работы декабристов», сказал Марку, что книга сделана «на настоящем, докторском уровне».

Причины враждебности Зельдовича мне неизвестны. Но я a priori исхожу из того, что какие-то основания для испытываемой им антипатии у него были, ибо для меня не подлежит сомнению истинность известного высказывания Ларошфуко, что наши враги в суждениях о нас ближе к истине, чем мы сами.

В разговорах со мной он на сей счет никогда не высказывался, а те предположения, которые мне доводилось слышать, не вызывают доверия. Многие считают, что он мне завидовал. Но чему, позвольте спросить? Кому из нас выдался более тернистый путь? Кто столкнулся с большей дискриминацией из-за своего еврейства?

Он сразу после демобилизации, еще не имея кандидатской степени, стал преподавателем литературы в университете. А я тринадцать лет прогорбатил школьным учителем, около года вообще был безработным, а когда, уже кандидатом наук, пробился в вуз, то попал на кафедру иностранных языков и, лишь написав докторскую диссертацию, был переведен на кафедру литературы, и начал работать по специальности.

Да, у меня всегда было много учеников, а у него – нет. Но ведь таков был его сознательный жизненный выбор. Он не только без стеснения, но с гордостью говорил Марку и не ему одному, что все время, все силы намерен потратить только на собственную научную работу, и неукоснительно следовал этому принципу. За сорок лет работы на кафедре, из которых примерно тридцать – доктором наук, под его руководством была защищена ОДНА кандидатская диссертация!

Я же стал научным руководителем, еще будучи ассистентом кафедры иностранных языков, и ко времени открытия в нашем институте Совета по защитам подготовил более десятка кандидатов, защищавших, где придется: не только в Киеве, но и в Москве, Ленинграде, Саратове, Свердловске. А когда наш Совет открылся, на первом же заседании рассматривались две «мои» диссертации. Как я позднее узнал, Зельдович, входивший в состав Совета, намеревался сорвать одну из этих защит, но не решился, потому что оппонентом на ней выступал Б. Ф. Егоров, которого он побаивался.

Зато через год он учинил скандал, запомнившийся всем присутствовавшим. Защищала моя ученица Елена Анатольевна Андрущенко, тогда ее фамилия была Плосконенко. Сегодня у нее громкое имя и авторитетная репутация. Она уже двадцать лет как доктор наук, издала в России десяток книг, в числе которых два литературных памятника, но и ее кандидатская диссертация, написанная в 24 года, отнюдь не была детским лепетом. Посвященная изучению комедии «Недоросль» в функциональном аспекте, она с опорой на большой архивный материал воскресила сценическую историю пьесы, ее постановки в столичных, провинциальных, вольных и крепостных театрах; Андрущенко показала многообразие сценических трактовок, проанализировала «эхо» фонвизинской комедии, подражания ей как печатные, так и рукописные, ввела в научный оборот более десятка рабочих экземпляров фонвизинской комедии, обнаруженных ею в фондах Ленинградской государственной театральной библиотеки имени А. В. Луначарского и позволяющих не только оценить сценическое мастерство Щепкина, Мартынова и других корифеев русского театра, но и установить места, на которых они располагались на сцене.

Эту диссертацию Зельдович вознамерился угробить. Вел он себя неприлично, не задавал вопросы со своего места, как это принято, а подбегал к диссертантке и ругал ее, стоя прямо над ее головой, вынудил председателя Совета Михаила Федосеевича Гетманца единственный раз на моей памяти обратиться к дебоширу со словами: «Делаю вам замечание», – после чего обругал и Гетманца. Яростно набросился на оппонента Вадима Соломоновича Баевского, самого сдержанного, воспитанного и интеллигентного человека на свете и к тому же нашего гостя – он приехал на защиту из Смоленска.

Никакого влияния на исход голосования эти истерические выходки не оказали, но когда он после заседания обратился ко мне как ни в чем не бывало, то получил ответ: «Я не хочу с вами разговаривать». Присутствовавший при этом Игорь Яковлевич Лосиевский, выступавший на защите вторым оппонентом, позднее мне сказал: «Ты правильно ему ответил. О чем после этого можно разговаривать?» Этот эпизод дал Зельдовичу повод говорить о якобы произошедшей между нами ссоре. Не думаю, что это наиболее правильное определение.

Все это помня и беря в расчет, признаюсь с полной мерой откровенности: в моей памяти об этом человеке положительное перевешивает отрицательное. Не могу не уважать его как самоотверженного труженика, отдавшего все силы любимому делу.

Многоликий профессор