В кругах литературоведов. Мемуарные очерки

Рыльский отмечает: «Искусственно звучит это архаическое “ток”. Ток часов». И дефект устраняется:

Когда слежу я мерный ход часов
И вижу: день проглочен мерзкой тьмой;
Когда гляжу на злую смерть цветов,
На смоль кудрей, сребримых сединой…

Сонет 25 кончался двустишием:

Но счастлив я: люблю я и любим
И неразлучен с счастием своим.

Конечно, Рыльский не оставил без внимания эти три согласные подряд («неразлучен с счастием…») и написал: «Фонетически тяжело». Финкель согласился с этим:

Но счастлив я: люблю я и любим
И от любви своей неотделим.

В сонете 30 первая строфа:

Когда на суд безмолвных дум своих
Воспоминанья прошлого зову я,
Вздыхаю я о горестях былых
И об утратах прежних вновь тоскую…

Рыльский фиксирует это «зову я – тоскую» пометой: «Рифма не очень сонетная». Вот окончательный текст:

Когда на суд безмолвных дум своих
Воспоминанья прошлого влеку я,
Скорбя опять о горестях былых,
О дорогих утратах вновь тоскуя…

В 11-м и 12-м стихах того же сонета:

Страданьям старым счеты подвожу,
Сейчас по ним уплачиваю снова —

Рыльский подчеркнул все буквы «с» и написал: «Много “с”. Вряд ли умышленная аллитерация». Финкель переделал и это место:

Страданьям давним счеты подвожу.
За что платил, уплачиваю снова.

Сонет 70 начинался так:

Тебя бранят, но это не беда,
Злословие всегда на красоте,
И клевета на прелести всегда,
Как черный ворон в светлой высоте.

Подчеркнув «на» и «в», Рыльский просит полного совершенства: «Хорошо, если б один и тот же предлог». И переводчик добивается требуемого результата:

Тебя бранят, но это не беда
Красу извечно оскорбляют сплетней,
И клевета на прелести всегда,
Как черный ворон на лазури летней.

Не одобрил Рыльский и заключительное двустишие:

Когда б извет не омрачал лица,
Царицей б ты была во всех сердцах.

Он подчеркнул «царицей б ты» и написал: «Тяжело». Устраняется и этот недостаток перевода:

Когда б извет не омрачал лица
То были бы твоими все сердца.

Присматривайтесь к этим строкам, переводчики, поэты, исследователи переводческого мастерства! Учитесь чуткости к поэтическому слову и мастерству обращения с ним.

Таким он был, этот многоликий профессор-лингвист, оставивший заметный след во многих областях своей науки, педагог, взрастивший не одно поколение студентов и аспирантов Харьковского университета, переводчик и поэт. При всей разносторонности творческих устремлений и талантов главным делом его жизни была наука, неизменно определявшая и другие направления деятельности. Как в «Лире» каждый вершок был король, так в Финкеле каждый вершок был ученый. И смешные стихи из «Парнаса дыбом», и переводы шекспировских сонетов были реализацией в поэзии того, что возникло, утвердилось и прошло проверку в научной лаборатории. В этом особая ценность его стихов, в этом своеобразие их места в нашем культурном наследии.

Не могу завершить этот очерк, не сказав хотя бы несколько слов о жене Александра Моисеевича Анне Павловне Финкель. Пока он был жив, я общался с ней мельком и, в сущности, совсем ее не знал, она была для меня его женой, и только. Все богатство ее замечательной личности открылось мне, только когда его не стало.

Решив продать часть книг из его библиотеки, она пригласила меня, подвела к книжным полкам и предложила взять себе то, что я для себя выберу. Она отдала в мое полное распоряжение его творческий архив: рукописи сонетов с собственноручной правкой переводчика, стихи, которые Александр Моисеевич продолжал писать для «Парнаса дыбом». Без ее помощи я, конечно, не смог бы издать ни сонеты, ни дополненное издание знаменитого сборника. Я был и остаюсь бесконечно ей признателен за честь, которую она оказала мне, передоверив роль как бы душеприказчика покойного мужа. Она же, напротив, постоянно благодарила и чуть ли не боготворила меня за усилия по публикации его наследия. Не могу забыть, какими ласковыми глазами она на меня смотрела!