В кругах литературоведов. Мемуарные очерки

Нина Николаевна рассказывала, что к литературе ее пристрастил Георгий Николаевич Мунблит, известный драматург, прозаик, литературный критик, соавтор Евгения Петрова после смерти Ильфа. Он был старше ее почти на двадцать лет, но она оставила первого мужа ради того, чтобы соединиться с ним. Коллеги по редакции восхищались тем, как самоотверженно она ухаживала за Георгием Николаевичем, дожившим до 90 лет, но от нее я никогда не слышал от ни одной жалобы на связанные с этим трудности. Если говорила о домашней ситуации, то немногословно и с легким юмором, который был ей свойствен.

Она была первоклассным редактором и пользовалась несравненным авторитетом. Такие постоянные авторы «Воплей», как Д. С. Лихачев, Ю. В. Манн, В. И. Коровин, предпочитали иметь дело только с ней. Очень высоко ее ценил скупой на похвалы Б. М. Сарнов. Они жили рядом в писательском «городке» на улице Черняховского и «дружили домами». Она ушла из жизни совсем недавно, 5 декабря 2016 года. В некрологической заметке редакции журнала я прочел фразу, врезвшуюся в мою память: «В ней было человеческое достоинство какого-то иного времени».

Мои отношения с ней стали со временем очень близкими. Она вела больше моих публикаций, чем кто-либо другой, была единственным человеком в редакции, которая знала о болезни моего сына, которого оперировали и пытались спасти в Москве, в знаменитой клинике им. Бурденко, а когда до нее дошла весть о его смерти, позвонила мне в Харьков, чтобы сказать слова, которые еще никому не приносили утешения.

С упомянутой рецензии, напечатанной в первом номере за 1962 год, началось мое регулярное сотрудничество в журнале; где я печатал статьи, рецензии, хроники, информации об архивных находках. Редакция меняла адреса, и куда она, туда и я. Помню и подвальчик на Пушечной, и чертоги на Большом Гнездниковском, где в хорошие времена она занимала весь десятый этаж.

Понятно, что за такой долгий срок сменилось несколько главных редакторов, при каждом из которых журнал как-то менялся, но в основном, определяющем, сохранял свое лицо – не только потому, что вокруг него всегда группировались лучшие литературоведческие силы, но и потому, что ему удавалось оставаться прогрессивным – в хорошем, серьезном значении этого слова.

Он не был оппозиционным в том смысле, в каком был «Новый мир», но и от погромных кампаний неизменно держался в стороне. Это особенно очевидно, если сравнить проводимую им линию с тем, что творил А. Б. Чаковский на страницах «Литературной газеты», которая в неуемном стремлении выслужиться вечно бежала впереди паровоза. Страшно вспоминать, какие потоки брани и клеветы она изрыгала на Солженицына или деятелей Пражской весны. «Вопросы литературы» себе такого никогда не позволяли.

Более того, в той мере, в какой это было возможно для журнала, абсолютно лояльного к тогдашнему режиму, «Вопросы литературы» стремились делать предметом обсуждения вопросы, где в самом деле есть реальные различия точек зрения и предпосылки для их обсуждения. Такой была проведенная в 1969 году дискуссия о славянофилах. Напомню, что к тому времени не было еще книг Ю. 3. Янковского и В. И. Кулешова, коллективной монографии, подготовленной ИМЛИ, появление которых в немалой мере само стало следствием этой дискуссии и выявленных в ее ходе проблем.

Дискуссия открылась статьей А. Янова. В ту пору мало кому известный молодой человек, он далеко еще не имел того имени, которое приобрел в эмиграции. Но редакция усмотрела в нем начинающего вольнодумца и именно его выставила на затравку, не без основания рассчитывая вызвать всплеск страстей. В те времена у советских цензоров было в ходу такое понятие – «неконтролируемый подтекст». Он-то и просматривался в выступлениях участников дискуссии, в том числе и в моей статье.

Как человек, прошедший школу «новомирского» воспитания, я не раз писал о явлениях прошлого с намерением натолкнуть читателя на сопоставление их с явлениями настоящего, о которых нельзя было говорить открыто. И когда я критиковал славянофилов за то, что художественные произведения приобретали в их глазах цену лишь постольку, поскольку они служили средством распространения их идей, за их нетерпимость к инакомыслию, убежденность в своей непогрешимости, за их готовность пренебрегать мерой таланта писателя, правдивостью изображаемых им жизненных явлений, ставя во главу угла верность своим идеологическим догматам, можно было догадаться, в кого я в действительности метил.

И я был и услышан, и понят. В письме, полученном тогда от А. В. Чичерина, были такие слова: «Давно хочу сказать, что мне очень понравилась Ваша славянофильская статья. Я обращал на нее внимание многих. Не своим прямым, а своим косвенным содержанием, которое звучит до того зычно… но не придерешься, и не придрались. А Кожинов высказывался в полсвиста, приглушенно, и естественно, что его заклевали».

С. И. Машинский