В кругах литературоведов. Мемуарные очерки

При этом он ни разу не заговорил о возможности пригласить меня в свой университет. Я, понимая, что у него есть на сей счет какие-то резоны, также не касался этой темы. Точнее, не успел этого сделать. Дело в том, что в Калифорнии живет еще один близкий мне человек – профессор Вадим Назаренко. Он был когда-то моим студентом, позднее много пользовался моими консультациями и считает своим учителем. Раздобыв необходимое финансирование, Вадим создал не то в Сан-Франциско, не то в его окрестностях специализированный колледж с объемными курсами русского языка и литературы и пригласил меня поработать в нем год-два. Мой приезд планировался не сразу, потому что мне предстояло работать на старших курсах, но в принципе казалось, что дело на мази, и я в осторожной форме сообщил об этой перспективе Дружникову. Но получить мое письмо он не успел. Его вдова известила меня, что 14 мая 2008 года этот замечательный человек ушел из жизни.

Он ни в одном из своих писем ни словом не обмолвился о своем здоровье, писал, когда были волнения, связанные с болезнью жены. Я же не раз говорил себе: если семидесятилетний профессор ездит на работу на велосипеде, это подтверждает, что он ведет правильный образ жизни. Так-то оно так, но это его не спасло. Еще раз беспощадно подтвердилась правота пушкинских слов: «От судеб защиты нет».

«Обманчивый коллега»

15 марта 1980 года Михаил Леонович Гаспаров прислал мне оттиск своей статьи, опубликованной в тартуском сборнике «Вторичные моделирующие системы» (1979), с дарственной надписью: «Дорогому Леониду Генриховичу от обманчивого коллеги». Можно лишь предполагать, какое содержание он вкладывал в слово «обманчивый». Мне кажется: изменчивый, не такой, каким его принято считать, каким он может показаться поверхностному взгляду. Не зря он так любил повторять афоризм Аристотеля: «Известное известно не всем».

С именем и деятельностью Гаспарова с полным основанием связывают две области филологической науки, в которые он внес наиболее значительный вклад: это стиховедение и античная литература. Но, видимо, иногда он ощущал потребность напомнить, что круг его интересов намного шире, и ему есть что сказать и на другие темы. Приведенной надписью он сопроводил статью «М.М. Бахтин в русской культуре XX в.».

В этой статье, на мой взгляд граничащей с памфлетом, Гаспаров обратился к первостепенно важным проблемам методологии литературоведения и с блеском объяснил те недоразумения, в которые впадают авторы, считающие себя последователями Бахтина. «Ирония судьбы Бахтина, – писал он, – в том, что мыслил он в диалоге с 1920-ми годами, а печататься, читаться и почитаться стал тогда, когда свои собеседники уже сошли со сцены, а вокруг встали чужие. Пророк нового ренессанса оказался канонизирован веком нового классицизма. Ниспровергатель всяческого пиетета оказался сам предметом пиетета. Несвоевременные последователи сделали из его программы творчества теорию исследования. А это вещи принципиально противоположные: смысл творчества в том, чтобы преобразовать объект, смысл исследования в том, чтобы уберечь его от искажений»[98].

Спустя четверть века вооруженный новым обширным материалом Гаспаров в докладе «История литературы как творчество и исследование: случай Бахтина» сказал еще более решительные слова: «М.М. Бахтин был философом. Однако он считается также и филологом – потому что две его книги написаны на материале Достоевского и Рабле. Это причина многих недоразумений. В культуре есть области творческие и области исследовательские. Творчество усложняет картину мира, внося в нее новые ценности. Исследование упрощает картину мира, систематизируя и упорядочивая старые ценности. Философия – область творческая, как и литература. А филология – область исследовательская. Бахтина нужно высоко превознести как творца – но не нужно приписывать ему достижений исследователя»[99]. И далее: «Так Бахтин, сочинитель небывалой литературы, вступал в конфликт с Бахтиным, пытающимся исследовать реальную литературу; этот конфликт в его творчестве так и остался не разрешенным, а лишь затушеванным».

Эрудиция Гаспарова, запас сведений, которые он держал в памяти, были столь колоссальны, что даже его работы не способны дать о них полное представление. Я поддерживал с ним близкие дружеские отношения больше тридцати лет и могу подтвердить это личными впечатлениями. Однажды, когда он сидел у меня дома за чаем, было упомянуто имя Б. Пильняка. И вдруг он заговорил о Пильняке так, как будто он только им и занимался всю жизнь. Он цитировал его, по памяти сравнивал журнальные редакции его произведений с напечатанными в отдельных изданиях. Мы слушали его как завороженные.

М. Л. Гаспаров

И к своим темам Гаспаров находил такие оригинальные, неожиданные подходы, что только диву даешься.