В кругах литературоведов. Мемуарные очерки

Ограничусь одним примером. Он подготовил для серии «Литературные памятники» издание сборника маленьких лирических стихотворений Иоанна Секунда «Поцелуи». В сопроводительной статье Гаспаров с необыкновенным мастерством объединил достоверный анализ «памятника» с подобием пародии на чрезмерный литературоведческий педантизм. Помнится, я тогда сказал ему, что этой статьей он заложил основы новой науки – поцелу введения.

Не могу отказаться от того, чтобы привести несколько цитат, способных дать хоть какое-то представление об этом шедевре пера Гаспарова и вызвать у тех, кто не читал эту относительно незнаменитую работу, желание восполнить допущенный пробел. «Залогом удачи “Поцелуев” был прежде всего счастливый выбор исходного мотива. Поцелуй – это такая ласка, которая одновременно и невинна, и чувственна, и отрадна сама по себе, и обещает большее…»

Стихи Секунда группируются в семь циклов по семи аспектам. «Первый аспект темы задан античным образцом: стихами Катулла о счете поцелуев. Это подсказывает три мотива: количество поцелуев (“столько, сколько колосьев… травинок… дождинок… гроздьев… пчел…”), сила поцелуев (“когда ты приникаешь… и присасываешься… и дышишь… и стонешь…”), разнообразие поцелуев (“сухие и влажные, слабые и крепкие, краткие и долгие, в щеку и в шею…”). Отсюда – три стихотворения в цикле: 6, 5, 10.

Второй аспект – свойства поцелуев. Среди них Секунд выделяет тоже три: звук (“звонче, чем считали приличным суровые предки!”), аромат (“душистее, чем нард, тимьян, киннамон, чем мед и розы, чем нектар самих богов!”), вкус (“пчелы, собирая мед, будут искать не цветов, а уст Нееры!”). Отсюда – другие три стихотворения: 11, 4, 19.

Третий аспект – лицо под поцелуями. Это губы, только для поцелуев и созданные; это язык, прикушенный в порыве страсти и от этого лишенный силы славословить возлюбленную; это глаза, которые ревнуют к губам, потому что в минуту поцелуя они видят лишь малую часть лица женщины, а оторвавшись – все ее лицо. Эти усложняющиеся картины – содержание еще трех стихотворений: 17, 8, 7.

Четвертый аспект – переключение темы в возвышенный план, т. е. мифологический… Пятый аспект – переключение темы в сниженный план, то есть – в эротически непристойный. Это напоминание о том, что поцелуи, как они ни прекрасны, для поэта еще не все и что он видит в них обещание дальнейшего и большего.

Такими напоминаниями Секунд не злоупотребляет, но два стихотворения этому все же посвящены: 12 и 14»[100] и т. д.

Я намеренно напомнил о двух таких не сходных между собой статьях Гаспарова, чтобы не вызывало сомнения, как многообразен был его талант, сколько неожиданного могла таить в себе разработка любой темы, к которой он обращался. Можно приводить и другие примеры. Раскройте его книгу «Занимательная Греция», с ее детальными описаниями событий, быта, нравов, технологии ремесел, образа жизни древних греков. Непосвященному читателю в голову не придет, что ее написал литературовед. И Гаспаров это понимал, как он все понимал. На подаренном мне экземпляре он сделал надпись: «Дорогому Леониду Генриховичу с любовью для отвлечения и развлечения». Для отвлечения – от чего? От наших профессиональных занятий, от той науки, в которой мы оба работаем, – иначе я это слово объяснить не могу.

С М. Л. Гаспаровым

Или – трехстраничный этюд «Статусы обвинения в рассказе А. П. Чехова “Хористка” (1886)», написанный, оказывается, для издания полного русского перевода Квинтиллиана с целью помочь неподготовленному читателю разобраться в особенностях античной риторики. Характерный для Гаспарова филигранно-тонкий анализ композиции чеховского рассказа он завершает так: «Если бы “Хористку” читал античный человек, он непременно ощутил бы за чеховской концовкой возможность той “естественной” концовки, к которой его вело движение от первого ко второму, третьему и – гипотетически – четвертому статусу; и это ощущение фона только усилило бы для него художественный эффект чеховской концовки, в которой искусственнейшее movere одерживает верх над логическим docere»[101].