В кругах литературоведов. Мемуарные очерки

В начале 1975 года я дописал свою докторскую диссертацию и стал искать место, куда ее можно представить к защите. Более неблагоприятное время для этого занятия трудно себе представить. Как раз тогда началась так называемая перестройка ВАКа. Старые Советы были распущены и бездействовали, новые еще не созданы. Председатель обновленного ВАКа, человек, как говорил Аникст, «с щедринской фамилией», – Кириллов-Угрюмов – издавал невнятные инструкции, смысла которых никто поначалу не понимал. К главному и постоянно действующему препятствию, которое создавала моя национальность, добавились и другие временные невезения. Я загодя готовился к защите в И МЛ И. Там работали беззаветно мне преданный А. Л. Гришунин и другие мои друзья и доброжелатели: Ю. В. Манн, Д.Д. Благой, П.А. Николаев, У.Р. Фохт, И.Е. Усок… Я писал рецензии на имлийские издания, всячески старался стать там своим человеком. Но неожиданно скончался директор института Б. Л. Сучков, а назначенный на его место Ю.Я. Барабаш не спешил приступать к руководству институтом. Я ждал развития событий, как говорится, в подвешенном состоянии. И главными моими советчиками и помощниками были тогда два человека: Семен Иосифович Машинский и Александр Абрамович Аникст.

В нижеприводимом письме второй из них не только благодарил меня за присылку «Дум» Рылеева, которые я издал в серии «Литературные памятники», но и информировал о Барабаше:

Дорогой Леонид Генрихович!

Поздравляю Вас с еще одной творческой победой. Книжечка прелестная и интересная во многих отношениях. Сообщаю, что наш директор пока на месте и, возможно, останется. Я не ответил Вам сразу, так как уезжал в конце апреля в ГДР на Шексп. конференцию, потом сразу на Рижское взморье – для отдыха. Мои занятия Гёте сильно продвинулись вперед. Это меня очень греет.

С искренним приветом,

А. Аникст

22 мая 1975 г.

Той же теме посвящено и следующее письмо:

Дорогой Леонид Генрихович!

Спасибо за интересную публикацию. Я не отреагировал сразу, так как отдыхал в Коктебеле.

По волнующему Вас вопросу скажу следующее. Во-первых, почему Вы считаете, что Вам нужны какие-то особые рекомендации для того, чтобы Вашу работу приняли к защите? У Вас уже есть имя, Ваши работы достаточно известны в кругах литературоведов. По-моему, Вы можете обратиться непосредственно. Я всегда боюсь рекомендаций. Нередко они свидетельствуют о слабости того, кого рекомендуют.

Во-вторых, кто лучше всего в рекомендаторы, если Вы считаете нужным к этому прибегнуть. Если я – то это явно по знакомству, потому что я же не русист. Надо, чтобы был именно русист и специалист по первой половине XIX века, в крайнем случае, по XIX веку в целом.

Знаете ли Вы, что Барабаш – харьковчанин? Он до сих пор ценит свои украинские связи. Вот если бы у Вас оказался его компатриот или даже земляк, это было бы эффективнее всего.

Я не знаю нынешних порядков представления диссертации. Это важно. Выясните все, чтобы не сделать ошибки. Если Вас мой ответ не удовлетворяет, напишите, что Вы думаете. Я много раз убеждался, что дела с защитой надо делать так, чтобы не перемудрить, может получиться хуже. Этим и объясняется моя «позиция».

В любом случае сообщите, что Вы намерены предпринять, чтобы я был в курсе. Если подвернется какая-то возможность, то я должен знать ситуацию. В ИМЛИ мои знакомства – преимущественно западники. А это в данном случае невесомо.

С искренним приветом,

А. Аникст

Я не вполне разделял мнение Аникста о бесполезности рекомендаций. Он, впрочем, и сам был в нем не тверд: тут же предлагал искать рекомендаторов в Харькове. Я же был убежден, что искать нужно не правду, а руку. Но надо признать, что в данном случае все получилось наоборот: рука не нашлась, а правда победила. Василий Иванович Кулешов, который заведовал тогда кафедрой русской литературы МГУ, а также должен был возглавить тамошний

Совет, предложил мне защищать у него. Узнав, что в этот Совет входит и Машинский, который после некоторых раздумий дал добро, я согласился. Так моей защитой начал работу Совет МГУ.

Но Аниксту еще предстояло сыграть в этом событии не последнюю роль. Отзыв ведущего учреждения мне давала кафедра Литературного института, которой заведовал Машинский, а утверждать его должен был ректор. И тут между ним и Машинским началась какая-то нелепая игра самолюбий: один не хотел просить, другой настаивал, чтобы его попросили. Как говорит украинская пословица, «паны ссорятся (по-украински это звучит еще колоритнее: “сваряться“), а у холопов чубы трещат». За два-три дня до защиты «холоп» не имел документа, без которого она не могла состояться. И тут в дело вмешался Аникст и все уладил за считаные минуты. Он созвонился с ректором, уговорил его принять меня дома и, называя вещи своими именами, спас мою защиту. А когда она состоялась, написал мне:

Дорогой Леонид Генрихович!

Очень рад за Вас и от души поздравляю. Завоеванное с трудом и при самих неблагоприятных обстоятельствах намного дороже легких удач. Желаю новых успехов.

Искренне Ваш,

А. Аникст