В лучах эксцентрики

Щетка у дверей обыгрывалась многократно, но каждый раз по-новому. Не было ни одного буквального повторения. Огромные штабеля бревен в Васюках, где за Бендером гнались разъяренные шахматисты, тоже использовались многократно и по-разному. Преследователи то, как муравьи, карабкаются на верх грандиозной бревенчатой пирамиды. То, как черви, пролезают в отверстие между бревнами. И под конец следом за Бендером скатываются по желобу в реку. Все занимательно, интересно. Комедийная щедрость режиссера поистине неиссякаема.

Неудачи наших кладоискателей не портят общего впечатления от картины. Может быть, даже наоборот — вся прелесть комедии именно в этих неожиданных неудачах. Сколько в этом некомедийном сюжете комических положений, здорового очищающего юмора, остроумных реплик, озорных находок, разудалой буффонады, забавного гротеска, курьезных трюков, занимательных положений… Вместо ироничного стиля писателей в фильме господствует стихия эксцентрики. Калейдоскоп трюков и погонь сделал действие по-кинематографически динамичным, по-комедийному веселым, по-гайдаевски легким и смешным. Меньше осталось от сатирической направленности романа, но есть сцены, звучащие остро и злободневно.

Гайдай нередко находит в этой уже далекой от нас жизни проблемы, волнующие нас и сегодня, или вносит в нее острый откровенно современный материал, каким является, например беспардонность ресторанного обслуживания, волнующая нас, вероятно, во все периоды уже довольно продолжительной истории нашего государства. Официанты один за другим проходят мимо усевшегося за столик Кисы Воробьянинова с Лизой, никак не реагируя на его призывные возгласы. Потом ему говорят, что это столик не обслуживается. Другой столик тоже нельзя занять по каким-то причинам.

«Злободневной» можно назвать заботу о нравственности читателей пожилой редакторши, не одобряющей аморального, по ее мнению, стихотворения о супружеской неверности некоего Гаврилы. Колоритен и беспринципный поэт-конъюнктурщик, который сейчас же из другого кармана достает стихотворение том, что «Гаврила верен был супруге».

Даже голый инженер Щукин на лестничной площадке показался уместным. Иначе, доброжелательнее, я воспринимал другие номера и трюки Гайдая, которых в фильме на удивление много. И как это у режиссера хватило энергии и выдумки, чтобы до предела насытить такой большой фильм комедийными положениями и обыгрышами!

В довершение авторы нашли великолепную концовку. Итак, вся эта одиссея по поиску бриллиантов закончилась крахом. Убийство партнера из-за несуществующего, давно изъятого из стула клада! Конец, скорее пригодный для жестокой драмы. Но сразу же после такого безрадостного исхода следуют снятые в движении кадры современной Москвы: памятник Маяковскому, высокие дома проспекта Калинина, здание СЭВ, памятники Гоголю и Пушкину… И, наконец, кинотеатр «Россия». Перед ним — огромный плакат фильма «Двенадцать стульев» с портретом Остапа Бендера.

А около кинотеатра и плаката — народ, надо думать, жаждущий посмотреть новую комедию Гайдая. Здесь мы видим Эллочку со своим мужем инженером Щукиным, одноглазого шахматиста из Васюков, мадам Грицацуеву, в трепетном экстазе взирающую на портрет своего бывшего жениха. Свежее, остроумное, а главное подходящее по жанру оптимистическое завершение двухсерийной комедии.

В одном ряду с каменными и бронзовыми монументами русским литераторам величественный портрет Остапа Бендера тоже воспринимается как памятник. А в целом и о фильма начинаешь думать как о достойном памятнике Илье Ильфу и Евгению Петрову, а о созданном Арчилом Гомиашвили образе — как о памятнике одному из ярчайших и оригинальнейших образов советской литературы.

Больше того, эти монументы писателям в конце невольно навевают мысль о том, что как авторы романа, так и созданный ими образ тоже достойны таких монументов в бронзе. Тем более что памятник писателям, выполненный в соответствующей эксцентрической манере, фигурирует в фильме, и не однажды.

Если же сравнивать фильм Л. Гайдая с постановкой М. Швейцера, можно сказать, что это две ветви — абсолютно разные и потому не поддающиеся сравнению. Обе они имеют одинаковое право на существование.

Интересно сказал по поводу такого сравнения критик А. Зоркий:

«Начнем с самого главного — с правомерности гайдаевского прочтения пьесы… Но прежде, для разминки, как в КВН вот такая арифметическая задача.

Из пункта А и из пункта Б навстречу сатирической прозе Ильфа и Петрова вышли режиссер Швейцер и режиссер Гайдай. Каждый из них экранизировал по одному роману писателей, сняв по две киносерии. Спрашивается: чья экранизация лучше, точнее и ближе к роману?

Миллион компетентных зрителей ответит — экранизация «Золотого теленка». Миллион столь же компетентных зрителей — экранизация «Двенадцати стульев». А третий миллион, быть может, скажет: «Вот если бы за Ильфа и Петрова взялся третий режиссер имярек!..» И вы знаете, все «три миллиона» по-своему правы.

Я, видимо, принадлежу к четвертому миллиону зрителей, так как на поставленный А. Зорким вопрос отвечаю: «Оба фильма лучше!»