В мире античных образов

Армия при этих условиях легко могла превращаться в мощное орудие для достижения политических целей в руках отдельных лиц. Власть полководца-императора в завоеванных областях была первым шагом на пути перерождения республики в монархию. «Вьючный скот» Мария, как стали называть солдат реформированной армии, нес на себе не только снаряжение и провиант, но и монархизацию политических учреждений.

В глазах позднейших поколений «счастливый» Сулла был первым римским монархом. Трезвый Аллиан, характеризуя Суллову диктатуру, замечает: «Таким образом, римляне, у которых в течение более 240 лет было монархическое устройство, а потом в продолжение 400 лет народное правление... испытали опять монархию». А главной опорой Суллы была все-таки армия, достигшая, по некоторым сведениям, невиданной цифры в 47 легионов, преданная своему вождю при жизни и демонстрировавшая свою привязанность к первому римскому монарху даже при его торжественных похоронах, когда («было много и таких людей, которые боялись его воинов и самого мертвеца не менее, чем живого Суллы».

Счастливый восточный император Помпей, возвращения которого с войны против Митридата с таким трепетом ожидали римские политиканы во время движения катилинарцев, по несколько анекдотическому изложению Плутарха, прекрасно сознавал свое собственное значение как предводителя легионов. «Где ни топну я ногой в Италии, — везде вырастут из земли и пехота и конница», — успокаивал он своих единомышленников накануне решительной борьбы с Цезарем.

Но и приверженцы Цезаря исповедовали ту же самую философию. Один из сподвижников Цезаря, узнав, что сенат не желает продолжить командование галльского императора, ударил рукой по мечу и сказал: «Вот кто даст». В этой лапидарной формуле крайне отчетливо выразилась гордая самоуверенность новой силы, выросшей на разлагающемся теле республиканского Рима и сознавшей себя уже господином положения. Прошли времена «Фауста» Суллы, близилось время «Августа» Октавиана. Первый был только «счастливцем», второй оказался «приумножителем». В этой перемене титулатуры отразился известный сдвиг в общественной психологии: баловень судьбы сделался чуть ли не спасителем мира.

Наиболее талантливые вожди римской демократии прекрасно сознавали, как изменилась обстановка, в которой им приходилось действовать. Сохраненная Саллюстием речь народного трибуна Лициния Макра, относящаяся еще ко времени господства сулланских учреждений, отчетливо рисует паралич демократических учреждений и навыков, получившийся вследствие появления военных владык. «Все вы, — говорил Макр, — уже согласились допустить господство немногих, которые в силу своей военной славы захватили казну, войско, царство, провинции и построили крепость из останков ваших. Вы, толпа, отдаете себя наподобие скотов на власть и потеху немногих, после того как вас лишили всего, что оставили предки. Одно осталось вам — своими голосованиями назначать себе владык, как некогда только старшин». Несмотря на эту саркастическую характеристику, Макр все же считает возможным повторить в своей речи старые гракховские мотивы на тему, что «солдаты идут на войну и умирают только ради чужой роскоши и богатства. Их называют властелинами вселенной, между тем как у них нет ни одной глыбы своей собственной земли». У Макра эти мотивы звучат почти так же энергично: «Не проливайте крови за них. Пусть они захватывают командовачия и распоряжаются ими по-своему, пусть добиваются триумфов и, водрузив свои гербы, преследуют Митридата, Сортория и остатки остальных изгнанников, но пусть вы будете свободны от опасности и трудов, которые никем не вознаграждаются. Разве только они вознаградят ваши старания по хлебному закону и тем самым оценят свободу любого в пять модиев — пропитание не больше тюремного пайка».

Но ведь вопрос заключался в резонансе этих пламенных призывов, и, если судить по отдельным словечкам Цицерона, этот резонанс был не очень велик. Издеваясь над Руллом, Цицерон представляет курьезнейшую, по его мнению, сцену, когда народный трибун «пошлет Гнею Помпею повестку, текст которой, очевидно, уже заготовленный им, будет гласить так: Рнею Помпею, Гнееву сыну, — «Великому» он вряд ли припишет... — от народного трибуна и децемвира Сервилия Рулла». Для самого Цицерона, а также и для его слушателей казалось более чем смешным, как народный уполномоченный будет требовать каких-то отчетов от могущественного полководца, от подлинного «владыки», по терминологии Макра.