В мире античных образов

Взаимоотношения между колониальными императорами и демократической партией получали свой особый колорит из-за того, что новоявленные «владыки» нуждались в услугах обветшалого государственного аппарата республики. Наделение солдат землей могло, конечно, проходить антиконституционным путем, через военную диктатуру, как это сделал Сулла, но этот путь еще не получил достаточного юридического оправдания в глазах римского общества. Недаром одним из главных пунктов аргументации Цицерона против Рулла было намерение скомпрометировать народного трибуна указанием на то, что Рулл стремится к легализации земельных владений сулланских посессоров. Сенатская олигархия вовсе не была склонна санкционировать чрезмерные притязания руководителей военщины, даже несмотря на свою социальную близость с ними, так как опасалась за свою доминирующую роль в государственной машине. Волей-неволей предводителям армий приходилось искать какой-то компромисс с римскими «народниками» (populares). Искание такого компромисса облегчалось тем обстоятельством, что сама армия, несмотря на свой профессионализм, была все же частью народа.

Таким образом, расстановка социальных сил вела к тому, что один из популярнейших лозунгов римской демократии — аграрный закон — начинал получать своеобразное одностороннее применение. Объектом земельного наделения переставало служить римское гражданство в целом, и путь к наделу лежал через военную службу. Рулловский законопроект был последней крупной попыткой провести земельную реформу в широких масштабах для всего римского гражданства. Его крушение было сигналом не только последнего революционного выступления римской демократии — катилинарского движения, но и грозным признаком того, что старинные демократические лозунги перехватывались новой силой, пока еще кокетничавшей с демократией, но по существу наиболее ей враждебной. Само катилинарское движение пыталось по-своему использовать этот новый социальный фактор: пока Катилина сидел в Риме, его сообщник Манлий набирал армию в Этрурии. Это не было военным бунтом, а судорожной инстинктивной попыткой римских демократов использовать то же самое орудие, первое применение которого показал Сулла, которым мог воспользоваться в данный момент Помпей и которое впоследствии создало цезаризм.

* * *

Точная характеристика катилинарского движения по его социальным признакам является нелегкой задачей. Историк встречается здесь с двумя основными препятствиями — с густыми черными тонами, наложенными на Катилину и Цицероном и Саллюстием, и с резко морализующими тенденциями, которые особенно заметны у Саллюстия.

Несомненно, что провал рулловского законопроекта развязал в римском обществе какие-то потенциальные, готовые вспыхнуть революционные силы. Риторический вопрос Цицерона в его крайне фрагментарной первой речи против Рулла уже намекает на грядущие для государства опасности: «Какой оплот остается у вас для защиты и республики и вашей собственной свободы, вашего собственного достоинства, когда Рулл и все те, которых вы боитесь гораздо более, чем Рулла, во главе войска, в которое поступят все неимущие и на все готовые люди, с казной, полной золота и серебра, займут Капую и прилегающие к Капуе города?» Совершенно бесспорно, что Цицерон намекает на катилинарцев: сенат, составлявший его аудиторию, боится именно их более, чем Рулла. И тут же дается первый штрих, рисующий социальную физиономию этих опасных людей, — нужда и нечестность (egentes atque improbi). Почти полная синонимичность этих понятий в толковании Цицерона довольно ярко характеризует и оратора и слушателей. И вообще весь римский государственный организм представляется Цицерону одержимым каким-то «внутренним домашним злом». Все это крайне неотчетливо, но ставит первую веху на пути исторического анализа — для типичного представителя римской плутократии, каким был Цицерон, бедность нечувствительно переходит в нечестность.

Но как только исследователь пытается найти у Цицерона и Саллюстия более общую картину революционного движения, почва становится более чем зыбкой. По Саллюстию, «весь плебс в целом стремился к государственному перевороту, сочувственно относился к начинаниям Катилины. Создалось впечатление, что страсть к переменам была у плебса даже в обычае». Особенно подчеркивается Саллюстием революционность городского плебса.

Более того: Саллюстий считает, что победа Катилины вследствие этого настроения плебеев была возможна, хотя, наученный опытом военной диктатуры, он полагает, что в результате «власть и даже свободу вырвал бы тот, кто посильнее», — размышление, вполне понятное для эпохи военного магнатства и достаточно убедительное для человека, пережившего борьбу Цезаря с Помпеем.