Гораций был уверен, что в этих его словах содержится «не ложная клятва», и по капризу судьбы поэтическая мечта стала действительностью, — он пережил своего благодетеля только на несколько месяцев и умер в том же году. Вряд ли Меценат, этот «отпрыск прадедов царственных», часто откликался на призыв Горация посетить его скромное поместье и
хотя заветная бутылка была засмолена самим поэтом. Может быть, это поэтическое приглашение было только попыткой Горация несколько облагородить собственное положение почти что клиента.
Сложнее было с эволюцией взглядов поэта по отношению к Августу. Важен только ее результат. Обращаясь к «отцу людей», «сыну Сатурна» — Юпитеру, Гораций восклицает:
Утешая поэта и грамматика Г. Вальгия Руфа в понесенной им потере, Гораций не находит ничего лучшего, чем призыв спеть про «Августа победы». Он сравнивает Августа с Гераклом и желает «славу вечную Цезаря в звезды вплесть». Это не только политический сервилизм, но и психологически вполне понятное довольство рабовладельческого рантье наступившим «римским миром», который все более и более олицетворялся в невзрачном когда-то приемном сыне Цезаря. Сюда еще прибавлялось радостное сознание филиппского беглеца, что —
Столь часто поминавший в своих стихах греческих и римских героев, Гораций всего менее был героем сам, и его сознание было тесно ограничено рамками его бытия.
Август унаследовал от своего деда ростовщические способности, богато примененные им в области политики. Оппортунист во внутренне-политических делах, генерал, одержавший победы при помощи чужих военных талантов, он прекрасно сумел извлечь хороший процент и с писателей своего времени. И здесь у него нашлись таланты для собственного прославления. Энгельс ядовито замечает по поводу обожествления Августа, что предполагавшийся его отцом бог Аполлон «не был в родстве с тем, которого воспел Гейне», то есть имел вполне человечески-телесный вид; но то, что Аполлон с его музами мог дать идеологическое основание принципата, да еще в поэтической форме, Август понимал прекрасно. В значительной степени по его заказу и его воле была создана Вергилием «Энеида», прославившая и происхождение рода Юлиев, и историческую миссию Рима:
Вергилий был хорошо вознагражден за свой труд — он оказался обладателем состояния почти в десять миллионов сестерциев (около пятисот тысяч рублей золотом). Трудно сказать, из-за незаконченности, ли своей грандиозной поэмы, или из-за горестного сознания ее экономической обусловленности он завещал своим друзьям уничтожить рукопись «Энеиды». Но Вергилий несколько чуждался «большого света». Более светскому и покладистому Горацию такая мысль не пришла бы в голову. Самое большее, что он мог сделать, — это, с осторожной ссылкой на отдаленные гомеровские времена, бросить скользкий намек:
Сходят с ума-то цари, а спины трещат у ахейцев.
Именно Горацию было поручено написать юбилейное стихотворение к празднованию секулярных игр, которые, по сибиллиным оракулам, препарированным особой комиссией, должны были справляться каждые сто десять лет для обеспечения римского благополучия. Когда серия архаических церемоний, продолжавшихся целых три дня, пришла к концу, 3 июня 17 года раздался заключительный гимн, сочиненный Горацием. Его исполняли двадцать семь юношей и двадцать семь девушек. Эти избранные юноши и девушки пели:
Призывы к умножению всякого счастья в грядущий новый век, к увеличению потомства, укреплению супружеских союзов, росту стад и урожаев чередовались с гордыми заявлениями:
Или:
Так Гораций расплачивался и с Августом и с Меценатом. Сам он присутствовал на церемонии только потому, что сенат приостановил на эти дни действие закона, запрещавшего холостым присутствовать на публичных зрелищах. Автор гимна, так воспевавшего брак и потомство, был как раз холостым.