В мире античных образов

Однако у каждого поэта есть своя собственная судьба. Как уже указано Виламовицем, «имя — звук пустой»; и действительно, слову «Гомер» трудно даже придать какое-либо личное звучание, — он скрыт для нас за величественным эпосом «Илиады». Каллин в 680 г. до н. э. знает Гомера, но как автора «Фивиады». Это древнейшее свидетельство о Гомере. Тщательные изыскания того же Виламовица приводят к небогатому результату, что Гомер был уроженцем Смирны, жил и творил на острове Хиосе, где его имя из эолийского Гомар (Omar) стало ионийским Гомер (Omer). Хронологически получается дата около 750 г. до н. э., совпадающая со временем возникновения «Илиады». Таким образом, Гомер — один из немногих мировых поэтов, всецело растворившихся в своем произведении, характер которого таков, что оно эпически объективно и хранит упорное молчание о субъективной личности своего автора. В эпосе увековечен только безымянный, хотя и имеющий свое имя его предшественник, «вдохновенный», «чтимый в народе», «преисполненный бога» Демодок, да и то при сомнительном условии, что мы припишем сказочный эпос «Одиссеи» творцу подлинно героического эпоса «Илиады». А это последнее допущение более чем сомнительно. В упоминании Смирны, как места рождения Гомера, как бы запечатлен и канонизированный на много веков язык эпической поэзии древних греков. Именно этот город служит местом постоянной вражды греков ионийского и эолийского наречий до тех пор, пока ионийцы окончательно не завладели им. И язык греческой эпики остался ионийским с равномерно рассеянной примесью эолизмов. И таковым он удержался, несмотря на начавшееся господство аттицизма в греческой литературе.

В этой безличности Гомера как субъективной личности и в его личной индивидуальности как творца «Илиады» запечатлевается и самый характер эпоса. Он глубоко аристократичен — терситы для него противны и смешны, но там, где он уходит от шума ахейско-троянской распри, маленькая копия которой видна и на мастерски исполненном Гефестом щите Ахиллеса:

Рыщут и Злоба, и Смута, и страшная Смерть между ними:
Держит она то пронзенного, то непрошенного ловит,
Или убитого за ногу тело волочит по сече;
Риза на персях ее обагровлена кровью людскою,

там он видит и другие картины — труда пахарей, жнецов, виноградарей, пастухов, труда, благословенного великим поэтом, и пляски юношей и дев, где

В круге их отрок прелестный по звонкорокочущей лире
Сладко перстами бряцал, припевая прекрасно под струны
Голосом нежным...

Так и своего предшественника, более безвестного, чем Демодок, вырезывает на Ахиллесовом щите творец «Илиады». Эта эпическая объективность за грохотом бури и ссорами басилеев видит и нечто более твердое и вечное — постоянный героизм человеческого труда. И кажется, что не Ахиллес, вооруженный Гефестовым щитом, отправился в бой на погибель троянцев, а Гомер, с «Илиадой» в качестве божественного щита, величественно и спокойно, как его гекзаметр, стоит в первом ряду героев не человекоубийственных войн, а творцов великих произведений мировой литературы. Ибо древний грек был настолько мудр, что «героем был для него не только великий воин, но и великий деятель в человеческой жизни».

«ОДИССЕЯ» И ГОМЕР

В своем введении к «К критике политической экономии» Маркс указывает, что греческое искусство и эпос «еще продолжают доставлять нам художественное наслаждение и в известном отношении служить нормой и недосягаемым образцом»[4]. Само историческое развитие древней Греции для него является «детством человеческого общества», обладающим «для нас вечной прелестью, как никогда не повторяющаяся ступень». Но социальный мир греческого эпоса — это уже «детство детства», это эпоха разложения старинного греческого родового строя, «этой удивительной организации во всем ее младенчестве и простоте», по словам Энгельса. Этот процесс разложения старинного рода заметен в «Одиссее», пожалуй, еще больше, чем в «Илиаде». Это особенно заметно на видоизменении одной из характернейших черт родового строя — общего владения землей.

Когда Одиссей возвращается на родину и желает сохранить свое инкогнито, он рассказывает вымышленную историю о своем происхождении, как его, сына критского «богатого мужа» и рабыни, обделили при дележе наследства:

... сыновья же, богатства
Все разделив меж собою по жребию, дали мне самый
Малый участок и дом небольшой для житья...

Ему удалось поправить свои дела только женитьбой на богатой наследнице.